Разведка - это не игра. Мемуары советского резидента Кента.

Мне предложили из туфель извлечь шнурки, снять и также сдать галстук, ремешок от брюк, наручные золотые часы, золотое кольцо. Меня заставили полностью раздеться и обыскали тщательно все карманы в костюме. При этом изъяли еще ручку с вечным пером производства лучшей английской фирмы (мне говорили, что эта фирма уже давно специализируется и на изготовлении ручек для тайнописи, которыми снабжаются английские разведчики). Забрали бумажник, извлекли из него немецкие марки и французские франки, то есть то, что было принято считать валютой. Эти деньги мне в последнее время выдавал Паннвиц. Мне казалось, что все изъятые предметы и деньги заносились в печатный бланк описи. Туда же были занесены и другие изъятые предметы, в том числе очень хороший и дорогой даже по тому времени фотоаппарат «Кодак».

Закончив досмотр, мне выдали весьма поношенные гимнастерку, бриджи и повели в душевую.

Там находился какой-то пожилой военный в халате, видимо банщик. Я заметно нервничал. Невольно у меня рождалась мысль: зачем меня подвергают подобному издевательству? Иначе все то, что мне уже пришлось перенести, я не мог рассматривать. Чем это вызвано? Как это сопоставить с утверждением Абакумова, что мне ничего не угрожает? Мое нервное состояние «банщик» не мог не заметить, и, видимо стремясь успокоить, он, я бы даже сказал в дружеской форме, спросил меня о том, не приехал ли я из-за границы. Услышав мой положительный ответ, он совершенно спокойно ответил: «Не волнуйтесь, многие приезжающие из-за границы проходят через эти стены». Пока я вытирался и одевался, «банщик» любезно угостил меня папиросой.

Вымывшись под душем, надев на себя всю выданную мне, уже значительно поношенную одежду и выкурив с «банщиком» папиросу, я был вновь «под конвоем» сопровожден в то помещение, где меня обыскивали, раздевали и оформляли документы. Здесь мне пришлось немного подождать, пока принесли еще совсем теплый мешок с весьма неприятным запахом. Из него извлекли и выдали прошедшие специальную дезинфекцию мои пиджак и брюки, верхнюю рубашку и носки. Нижнее белье было казенное. Одевшись и нервничая, я просидел опять-таки некоторое время в боксе. Это был уже другой бокс, видимо рассчитанный на тех, кто прошел дезинфекцию. Затем уже «под конвоем» я был препровожден во внутреннюю тюрьму НКВД СССР, в тюрьму, завоевавшую себе мировую «славу».

Сопровождаемый «конвоиром», я подошел, выйдя из лифта, к какой-то двери, у которой стоял часовой. Внимательно прочитав поданную ему «конвоиром» какую то бумажку, часовой нажал кнопку электрического звонка, а сам, вставив ключ во врезанный в дверь замок, стал чего-то ждать, в свою очередь готовый в любую минуту открыть дверь. Оказывается, с другой стороны двери стоял тоже часовой.

Мы ждали чего-то мне непонятного. Оказывается, часовой, стоящий внутри помещения по ту сторону двери, убедившись, что в помещении никого из заключенных нет, проверив, кто звонит, был готов открыть дверь. Как бы по команде, оба часовых одновременно повернули ключи в двух врезанных замках и впустили меня в дверь. Только после того, как часовой, находившийся внутри помещения, просмотрел сопроводительную записку, поданную ему сопровождавшим меня конвоиром, меня окончательно впустили внутрь помещения, а дверь закрыли на замки.

Я оказался в обширном «зале», очень высоком. На «первом этаже» я заметил очень много дверей с «глазками». Они находились по стенам «зала». Это и были двери камер для заключенных.

По всему было видно, что о моем поступлении заранее были поставлены в известность те, которым было доверено содержать под стражей «государственных преступников». Больше того, уже было предопределено, в какую камеру следует меня поместить.

Я вошел в открытую дверь камеры, которая сразу же была закрыта на замок. Меня несколько удивило, что при повороте ключа в замке раздавался необычный, громкий звук. Думаю, что и это было сделано преднамеренно.

Хочу особо подчеркнуть, что внушенному мне понятию, что внутренняя тюрьма носит следы «уютной гостиницы», во многом служило как бы подтверждением и того, что камера, в которую меня поместили, ничем не напоминала те ужасные камеры, в которых я в своей жизни успел уже побывать у фашистов в Брюсселе, Берлине и Париже. Кое-что, конечно, могло напомнить некоторые особенности тех камер: плотно закрытая на замок входная дверь, глазок в ней, железный козырек, если можно так выразиться, свисающий снаружи на плотно закрытое окно. Перешагнув через порог камеры, я оказался в чистой комнате, сравнимой, пожалуй, действительно, с номером, правда, далеко не в перворазрядной, но все же, в гостинице. Стояли кровати, стол, стулья. С первого взгляда можно было не заметить в углу парашу. Главное, что бросалось в глаза,– это довольно большая площадь «комнаты», высокий потолок, большое окно, чистые, светлые, побеленные стены.