Разведка: лица и личности

Вена поразила нас сиянием огней, праздничностью, громадными магазинами, обилием товаров, какой-то легкой и радостной атмосферой, разлитой повсеместно. Конечно, праздник — канун Нового года — оживлял картину: всюду стояли нарядные елки, по улицам ходили Деды Морозы, играла музыка. Но откуда вдруг взялось это изобилие во всем?

В апреле 1945 года наша 103-я Гвардейская Краснознаменная ордена Кутузова II степени воздушно-десантная дивизия участвовала в боях на подступах к Вене, и я, старший сержант одного из ее дивизионов, видел разрушенный, безлюдный город, где, казалось, все окна домов были забиты фанерой и досками…

И вдруг девять лет спустя такое сияние и великолепие. Это было непостижимо и не очень вязалось с образом загнивающего капитализма. Выражаясь языком современным, мы получили сеанс шоковой терапии и, не поняв толком, что к чему, прилетели из праздничной Вены в шумный Каир за два часа до наступления Нового года.

Пока мы ожидали встречающих нас товарищей, сын успел испугаться громадного суданца-носильщика с полосами-насечками на щеках (признак принадлежности к определенному племени) и завопил впервые за всю дорогу: «Хочу домой, к бабушке!» Но к бабушке уже было поздно: за нами приехали, и мы помчались через весь тоже ярко освещенный Каир в квартал Замалек, где в скромном особняке на берегу Нила размещалось тогда наше посольство. Здесь уже шумел новогодний вечер. Сына уложили спать на диване в служебном кабинете, где в обществе своих товарищей по резидентуре мне предстояло проработать пять с лишним лет, а мы сами пошли к праздничному столу и на танцы.

В последующие дни снова был шок — теперь уже другого рода. Мы с женой обнаружили, что люди на улице говорят на каком-то мало понятном для нас языке — вроде бы и на арабском, а вроде бы и нет. Уж слишком египетский диалект был не похож на арабский литературный язык, который мы, судя по оценкам, успешно изучали в институте. Слава Богу, в ту пору в Каире многие представители интеллигенции наряду с английским знали и французский язык, и это вначале очень нас выручало.

Пока же мы ожесточенно зубрили диалект, ходили в кино, слушали радио, пользовались любой возможностью поговорить с египтянами, читали газеты и даже говорили по-арабски друг с другом. Года через полтора более или менее освоились и с диалектом, но все равно для серьезной работы с людьми, для бесед на сложные политические темы знаний языка не хватало. Не раз вспоминались слова Харлампия Карповича Баранова, нашего профессора, многолетнего заведующего кафедрой арабского языка в Московском институте востоковедения и автора превосходного арабско-русского словаря: «Ничего… арабский язык труден только первые двадцать лет!»

Сейчас, конечно, учат лучше, используют не только книги, газеты, но и аудио- и видеотехнику. У нас ничего этого не было, и нам оставалось лишь на месте спешно доучивать язык.

С первых же дней мы с необыкновенной жадностью стали заводить знакомства среди египтян, сознавая, что страну можно понять лишь через людей. Со многими из этих первых знакомых мы поддерживали дружеские отношения долгие годы и в Каире, и в Москве. В основном это были литераторы, журналисты, политические и общественные деятели, люди симпатичные, без всяких религиозных и национальных предрассудков, большие патриоты Египта, сторонники египетско-советской дружбы. Это — «красный майор» Халед Мохи ад-Дин — бывший член Высшего революционного командования Египта и многолетний руководитель египетского Комитета сторонников мира; Лутфи аль-Холи — писатель и журналист; Ахмед Баха ад-Дин — один из ведущих журналистов, руководитель крупнейших египетских органов печати; Махмуд Амин аль-Алим — литературный критик и общественный деятель; Инжи Рушди — журналистка; Юсуф Идрис — тогда начинающий, а впоследствии крупнейший в арабском мире писатель. К нам в дом он попал сразу по выходе из тюрьмы, где сидел за левые убеждения. Произведения Идриса заинтересовали жену, она серьезно занялась изучением его творчества и впоследствии написала о нем книгу.

Были и иные друзья, но поскольку интерес у меня к ним был и профессионального свойства, лучше умолчу о них. Хотя есть в этом какая-то вечная несправедливость: человек близок тебе, делится с тобой самым сокровенным, а говорить о нем ты ни с кем не вправе.