Разведка. «Нелегалы» наоборот

Какую роль он сыграл после войны и мог ли быть целью? Этого мы не знаем. Но кем он был до войны? Насколько справедливы предположения, что у него были сомнения в отношении коммунизма и советской власти? Что ещё мы знаем о нём, кроме того, что, оказавшись в Москве, он стал столяром и изготавливал бильярдные шары?

От самого Нико Круйта

Сегодня мы можем ответить на некоторые вопросы, изучив его дело в архиве Коминтерна. Вывод номер один: он, чья мать-голландка умерла, а мачеха-немка покончила жизнь самоубийством, прежде всего ориентировался на своего отца. Зримое доказательство – в том, как он унаследовал от отца даже почерк. Не надо быть графологом, чтобы увидеть, в какой же практически одинаковой стилистике они подписывались – будь то кириллицей или латиницей. Например, манера написания букв «К» и «Т» более чем схожая.

Такие похожие автографы отца и сына[900]

Но, допустим, это – гены. А что с политическими взглядами? Из хранящейся в архиве Коминтерна автобиографии Нико следует масса интересных деталей:

«Я родился 18 декабря 1916 года в г. Неймегене в Голландии. В 1922 году мы на четыре года переехали жить в Берлин, где я ходил в школу. С 1926 по 1930 мы снова жили в Голландии, и я тоже ходил в школу»[901]. От себя добавим, что часть времени Круйт-младший провёл в Европе не с отцом, а с родственниками. Но продолжим чтение его автобиографии: «В 1930 г. я во второй раз приехал в Берлин и посещал учебную ферму-интернат Шарферберг под Тегелем, где я на Пасху 1934 года сдал экзамен за первый год обучения»[902]. Конечно, ссылка на Пасху в советской анкете, наверное, смутила кадровиков-атеистов. Но то, что дальше писал этот молодой человек?! Он писал о себе как об осознанно состявшемся политическом активисте: ««Любое участие в политической деятельности в интернате Шарферберга было строжайшим образом запрещено. За это грозило исключение. Вот почему Шарфенбергская группа, к которой я примкнул в апреле 1931 г., существовала в условиях строжайшей секретности»[903]. Если конкретно, то молодые люди «собирались незаметно и постоянно принимали все меры, чтобы не быть застигнутыми врасплох»[904]. Далее Круйт-младший приводил ещё более интересные детали: «Нашлось полдюжины надежных ребят, с которыми мы основали в 1931 году «Группу красных следопытов». Мы назвались «красными следопытами», чтобы было легче привлечь к нашему делу сочувствующих, для которых решение вступить в Коммунистический союз молодежи было пока что слишком смелым. Наша группа поставила перед собой задачу заниматься политическим просвещением и привлекать на свою сторону посредством агитации как можно больше людей»[905].

Итак, ещё один вывод: и Круйт-младший был склонен к подпольной работе, в которой мы уже заметили его отца, считавшегося британцами эдаким растяпой и простофилей. Нет! Оба они были не вполне такими, какими их оценили в SOE.

Но, может, это было лишь юношеское увлечение леворадикальными взглядами? Нет!

Во-первых, как гласят законы хотя бы и физики, «действие рождает противодействие»: Круйт-младший сдвинулся ещё левее, когда Германия попала под пяту Гитлера: «После прихода к власти НСДАП нас часто допрашивали представители Гитлерюгенд и штурмовиков (СА), пристально следили за нами и обыскивали»[906]. Про Гитлерюгенд Круйт-младший пишет, что его методы и члены были ему «противны»: «Зубрёжка, муштра, нетоварищеское отношение, выпивка и курево»[907]. Вот, кстати, откуда отмеченное про него в SOE отсутствие интереса к тому, что обычно интересует его сверстников![908]

Во-вторых, его привязанность к левым идеям была, конечно, определена и отцом, который отправил его на целых семь недель в СССР: «Лето 1932 года я провёл в комсомольском лагере около Ленинграда (из другой части автобиографии следует, что лагерь располагался под Петергофом. – Авт.) вместе с пятьюдесятью другими немецкими мальчишками и девчонками, чьи родители, как и мой отец, работали в торговом представительстве СССР в Берлине. Во время моего двухмесячного пребывания в Советском Союзе я немного познакомился с советской жизнью. Я понял, какие трудности необходимо было преодолеть при строительстве социализма, и оценил то, чего уже удалось достичь. Имея на руках факты, которые я увидел собственными глазами, я вернулся в Германию и теперь мог выступать в дискуссиях с большей уверенностью, чем раньше».[909]