Разведотряд

– Странно, что вы меня об этом спрашиваете… – Гейгер подхватил его под локоть и поволок по коридору в сторону, совершенно обратную нужному направлению. – Ваш начальник всего пару минут как сообщил мне об этом, и вид у него был, скажу вам, весьма убедительный: в одних подтяжках… Сказал, что получил только что «молнию», то ли шифрограмму от своих, то ли перехват русских. Будто бы по подземному ходу, о котором нам ничего не известно… Надеюсь, этот старый тролль-садовник о нём что-то знает или помнит, – свернул неожиданно по ходу мысли и заодно по лестнице штурмбанфюрер. – И не дай бог, если он умышленно не сказал нам о подземном ходе! Сварю заживо в бойлере пропарочной, видит Бог. Кстати, он спрашивал о вас, где вы шляетесь…

– Кто? – слабо удивился Стефан, совершенно потерявшись в извивах логики штурмбанфюрера. – Бог?

– Ну, не знаю, как в вашем случае… – хмыкнул Гейгер. – Я, вообще-то, имел в виду вашего шефа, господина гауптштурмфюрера.

Стефан, наконец-то опомнившись, выдернул локоть из руки коменданта и, едва не срываясь на неприличную штабной размеренности рысь – удел посыльных и денщиков – быстрым шагом заторопился к кабинету Бреннера, где и…

– Bewege die Brötchen! Schnell! – бесцеремонно, едва ли не за шкирку, проволок Стефана «матрос-партизан от инфантерии» через весь кабинет к неожиданному провалу в привычной геометрии ореховых панелей.

Там, за спиной ещё одного плечистого бородача, зиял кирпичный свод, средневеково подсвеченный пламенем факела. Бородач в бескозырке принял неловкую ношу – и Стефан оказался в красноватых инквизиторских сумерках, полных замогильного плесневелого духа и зловещего эхо торопливых шагов и сопения. Низкий свод пригнул ему голову так, что штурмфюрер ничего не видел, кроме выщербленных каменных плит и на них собственных, по штабному глянцевых, сапог, мелькавших носками в ритме общей беготни…

– Погоди-ка… – старший лейтенант Новик придержал за плечо Войткевича, как только тот препоручил немецкого офицера заботам своего партизанского разведчика. – Я вижу, ты по-немецки шпрехаешь, прям как…

– Геббельс, – по-простецки утёршись рукавом, подсказал Яков с выражением самого колхозного простодушия.

– Вижу, что не Клара Цеткин, – недовольно поморщился Новик, мол, не время сейчас языки острить. – Значит, ты разобрал, что он скулил всю дорогу, пока ты его упаковывал? – кивнул Саша вслед немцу, исчезнувшему в подземном ходе.

– Ну, Гитлера не хаял, но и не хайлял…

– Чего?! – раздраженно переспросил Новик.

– «Зиг хайль», в смысле… – уточнил Войткевич, – не кричал.

– Хватит, а?

– Хватит, – легко согласился Яков и мгновенно посерьёзнел, словно сменил терракотовую маску в античной драме. – Он сказал, что всё мы это зря и напрасно, потому что они уже знают про подземный ход… – Войткевич мотнул головой на провал за плечом и, потеснив Новика, плюхнулся животом на стол, заставив того удивленно повести бровью. – Знают, что мы здесь, и найдут с минуты на минуту… – Он, кряхтя, достал из-за стола картину с дореволюционным Аю-Дагом и соответствующим пароходом. Закрыл ею провал в панелях, поставив картину на попа, и пояснил: – Так минутой позже… Найдут и примерно расстреляют… – договаривал Войткевич, уже направляясь к окну, где по-прежнему караулил Колька Царь, заметно мрачнея и каменея, по мере того как двор усадьбы наполнялся суматохой розысков. Если чёрные фигурки эсэсовцев втянулись в подъезды усадьбы, то мышиного цвета «фельдполицай» рассыпались цепью по парку, с мышиным же проворством.

– А вот если мы проявим благоразумие и сдадимся, – указал дырчатым стволом ППШ за окно Яков, – то он замолвит за нас словечко и тогда самая страшная пытка, которая нас ждёт – пить их отвратный эрзац-кофе в доброжелательной беседе с гауптштурмфюрером Бреннером. – Не удержался-таки Яков от иронии, но добавил уже безо всякой: – Во что лично я не верю…

Впрочем, Новик не заметил его варьирования тоном, не обратил внимания. Его внимание привлекло другое. Картина…

Высокий лоб лейтенанта смяли морщины недоумения, надвинув чёрную чёлку на глаза. Картина, которую, как думал Новик, Войткевич прятал от взрыва, была исполосована ножом, но не беспощадно и зло, как могло показаться на первый взгляд…

Да и показалось, пока Саша не высмотрел случайно прорез, который, несмотря на глубину, не развалил холст на лохмотья, а будто бы акцентировал внимание именно на себе – небольшом прорезе, величиной с ладонь – и оттого ещё более странном. Все остальные разрезы были нанесены наотмашь, прямые или дугой, самый кудрявый – зигзагом, но не этот. Этот был как бы петлёй с разведёнными вниз концами. Кто станет в сердцах вымалёвывать такую хитрость?..