Разведывательная служба Третьего рейха. Секретные операции нацистской внешней разведки

После этих слов он пришел в возбуждение и разгневался; он сказал, что не потерпит личных нападок, он всегда старался создать разумные рабочие отношения, но сейчас он вынужден признать, что мы отказываемся считать министерство иностранных дел независимым государственным департаментом. Тогда я принес свои официальные извинения и сказал, что, на мой взгляд, тот оборот, который принял наш с ним разговор, привел к определенному недопониманию, и если он придает ему какое-либо значение, то я готов представить ему свой план в письменном виде. С презрением на лице он сказал: «Благодарю, я обойдусь без него».

Затем я попытался вовлечь его в разговор, сказав, что, конечно, будет очень интересно услышать его идеи об организации и методах работы разведки. Он тут же расслабился и с широким жестом откинулся в кресле. Я понял, что неправильно вел беседу. Я не должен был начинать со своего собственного проекта, а должен был сначала попросить его рассказать о его планах. Я бессознательно ранил его тщеславие.

Его представления на обсуждаемую тему полностью отличались от моих. По его мнению, за границей должны работать не более десяти-двадцати отобранных агентов, которые должны иметь обширные финансовые средства и собирать свою информацию, главным образом сообразуясь со своей собственной оценкой. И будет вполне достаточно регулярно получать информацию, предоставляемую этими двадцатью агентами. Детали не важны в более широких вопросах внешней политики; значение имеют определенные базовые вопросы, и следует иметь возможность вовремя их предвидеть.

По его словам, он очень верил в меня лично — я чуть не упал со стула при этом, — и, что касается меня, он готов сделать все, что в его силах, чтобы упрочить мое положение. Фактически он готов в любое время взять меня в штат министерства иностранных дел. И там, помимо изучения мной общих вопросов, я мог бы взять на себя организацию небольшой разведывательной службы — такой, какую он себе представляет. Я еще раз объяснил ему, что тут дело не в конкретных людях, и это не касается меня лично, и я не могу согласиться с такой идеей. Я считал, что детали имеют самое решающее значение для разведки, и лишь путем научной и методической оценки поступающего в расставленные сети материала можно создавать реальную основу для политики. И это невозможно сделать на основе случайно полученной информации или опираясь на мнения десяти или двадцати агентов, какими бы талантливыми они ни были.

В этот момент у Риббентропа появился усталый вид, и разговор иссяк. Я заметил, что половина его лица и один глаз как-то обвисли. Спустя несколько дней я рассказал об этом доктору де Кринису, которого ранее не раз вызывали для консультаций к Риббентропу. По его мнению, у Риббентропа было какое-то серьезное функциональное расстройство, вероятно связанное с болезнью почек. Одна почка у него уже была удалена, и выработка гормонов была, вероятно, нарушена.

Я коротко и официально попрощался. Все мои иллюзии покинули меня. Я знал, что не могу согласиться с этим человеком никоим образом ни по какому вопросу. Он никогда не проявит понимание нужд или даже существования разведывательной службы.

Что Гитлер увидел в Риббентропе, для меня не имело объяснения. Вероятно, дело было в том, что, как и все вокруг него, Риббентроп принимал его указания с бюрократической точностью и выполнял их правильно. Так дошло до того, что проводимая им внешняя политика деградировала как бы до придатка к его собственной борьбе за власть. Казалось, его поведением руководит внутреннее ощущение его собственного несоответствия, хотя насколько основополагающей была эта его слабость или насколько она развилась в нем или почему — я так и не узнал. Это может во многом объяснить и его позицию, и действия. Например, как еще можно объяснить его ненависть к Великобритании? А его многословную и повелительную манеру поведения?

Эти тщеславие и узость мышления действительно шокировали меня. Они отчетливо показали причину ограниченности нашей внешней политики и ее, по сути, глупости. Между собой — он и Гитлер — они, очевидно, были готовы идти на все до безжалостного принесения в жертву, если понадобится, немецкого народа. Во время этого длинного разговора с Риббентропом я еще четко не понимал этого, хотя основа такой политики, вероятно, уже существовала. Но я интуитивно чувствовал что-то в этом роде, и мы оба с ним знали, что наши миры — разные.

С другой стороны, он не выбросил меня совершенно из головы. От его окружения я слышал, что он периодически спрашивал о моей предыдущей службе и иногда говорил что-нибудь вроде: «Фюрер прав, Шелленберг всего лишь декадентский адвокат, и однажды нам придется иметь с ним дело». Он даже отдал Лютеру распоряжение докладывать ему обо всех деталях нашего с ним сотрудничества и особенно отмечать, делаю ли я какие-нибудь непочтительные замечания в его адрес или о ведении внешней политики. Невозможно понять, как Гитлер в 1939 г. счел нужным провозгласить Риббентропа величайшим мастером ведения внешней политики Германии со времен Бисмарка.