К сожалению, гораздо чаще большое количество денег тратилось впустую на неосуществимые фантазии и «блестящие» идеи руководителей государства. Их воображение стало еще более непредсказуемым и оторванным от реальности, когда военная удача отвернулась от Германии. Но приказы оставались приказами, и я часто был вынужден отвлекать своих самых ценных технических работников от выполнения их серьезных заданий для работы над какой-нибудь сумасшедшей идеей.
Министр пропаганды Геббельс создал всеохватывающую мониторинговую службу, которая снабжала главным образом его министерство подходящим материалом для пропаганды на вражеские территории. Эта служба, в которой наблюдателями работали иностранцы, была, разумеется, благодатной почвой для вражеских разведслужб и поэтому находилась под постоянным и всесторонним контролем гестапо. Мой подход к этому был осторожным и был сопряжен с огромной терпеливой и кропотливой работой, ценную помощь в которой мне оказывал заместитель министра пропаганды Науманн, который тоже пользовался полным доверием Гиммлера. Будучи энергичным человеком, Науманн полностью отождествлял себя с задачами разведслужбы, и на самом деле он был единственным, кто мог сравняться со своим шефом в искусстве вести полемику и противостоять ему (Вернер Науманн был арестован британскими властями в январе 1953 г. вместе с шестью другими нацистскими руководителями на том основании, что они пытались захватить власть в Германии, и был освобожден в июле того же года). Время от времени ему удавалось нейтрализовать бурные нападки Геббельса на меня лично.
В 1943 г. мы с Геббельсом разошлись во взглядах по вопросу обращения с церквями. Я предостерегал Гиммлера от того, чтобы слепо поддерживать антицерковную кампанию Геббельса и Бормана, потому что как предполагаемый преемник Гитлера он потеряет всякое потенциальное доверие за границей, как только позволит втянуть себя в нее. Под влиянием Геббельса это дело осенью 1943 г. дошло до того, что Гитлер начал всерьез рассматривать вопрос об отправке папы римского в ссылку в Авиньон. В подробных отчетах я пытался изложить огромные негативные последствия, проистекающие из такого шага, и указывал, что это дискредитирует Германию в глазах всего мира. Наконец Гиммлер согласился с моим мнением и поднял этот вопрос в разговоре с Гитлером, который дал ему довольно разумный ответ: «Если полные церкви делают вклад в поддержание единства немецкого народа, я не могу возражать против этого ввиду той нагрузки, которая ложится на него в такой войне, как эта».
Неудачи сыпались на нас одна за другой в 1943 и 1944 гг.: капитуляция наших армий в Сталинграде, разгром нашей африканской армии в Тунисе, высадка союзников на Сицилии, падение и арест Муссолини, капитуляция Италии в 1943 г. и, наконец, вторжение Франции в 1944 г. — все это подтверждало тот анализ ситуации, который я сделал для Гиммлера в Житомире в августе 1942 г.
Памятуя об этом разговоре в Житомире, я вступил в непрямой контакт с русскими через Швейцарию и Швецию, и мне показалось, что они действительно заинтересовались переговорами, которые могли бы положить конец войне с нами. Но все мои усилия пошли прахом из-за близорукости и неповоротливости Риббентропа и его невероятных заносчивости и оптимизма, несмотря на все наши неудачи. Например, прежде чем согласиться на встречу с русскими, он потребовал представить доказательства того, что их представители нееврейского происхождения. Разумеется, вполне могло быть и так, что готовность русских к переговорам была просто маневром с целью надавить на союзников, чтобы они открыли второй фронт. Но какова бы ни была причина, мы находились не в том положении, чтобы отвергать их.
Как только я узнал от доктора Керстена, что некий американский дипломат по имени Хьюитт находится в Стокгольме и готов разговаривать о возможности начала переговоров о мире, я спецбортом полетел в Швецию. Г-н Хьюитт был специальным представителем Рузвельта по европейским делам. Принимая все возможные меры предосторожности для соблюдения секретности, я встретился с ним в его номере люкс в одной из крупнейших гостиниц Стокгольма. Потом я попросил некоторых своих информированных шведских друзей рассказать мне об степени влияния Хьюитта. Они дали мне о нем отличные отзывы. Очевидно, он имел решающее влияние на Рузвельта во всех вопросах, касающихся Европы. Поэтому под свою ответственность и без утайки я рассказал ему, насколько жизненно важен для Германии этот компромиссный мир. Он согласился организовать официальные переговоры, как только я дам ему отмашку. Когда наша беседа закончилась, я вылетел в Берлин и всю ночь готовил отчет для Гиммлера.