Разведывательная служба Третьего рейха. Секретные операции нацистской внешней разведки

И по дороге в консульство, и по пути обратно Гиммлер сам вел свою машину, очень тяжелую. Он вел ее так плохо, что мы с одним моим сотрудником, выступавшим в роли проводника, покрывались холодным потом. Начнем с того, что он никогда и не был хорошим водителем, а теперь он был в состоянии большого нервного напряжения. Он неоднократно наскакивал на бордюрный камень, а каждый встречный грузовик был новым испытанием. Когда мы выехали с территории шведского консульства, мы стартовали слишком быстро и въехали в сточную канаву. Все мы, включая графа Бернадота, с четверть часа пытались помочь машине снова начать движение.

Я сопроводил Гиммлера до офиса генерала Вюнненберга и пробыл с ним еще полчаса, чтобы успокоить его страхи относительно предпринятых им шагов. Я пытался вселить в него мужество и сказал ему, что он не совершил предательства немецкого народа. Потом я поехал в «Данцигер хоф» и в пять часов утра возвратился в шведское консульство, чтобы забрать графа Бернадота и отвезти его во Фленсбург.

Когда мы прибыли на датско-германскую границу, я попрощался с графом, который выразил надежду на то, что вскоре сообщит мне по телефону хорошие вести.

Близился уже полдень, когда наконец у меня появилась возможность хоть немного отдохнуть в доме шведского консула, но едва я там устроился, как меня разбудили сильнейший авианалет и артобстрел с военных кораблей, находившихся вблизи берега. Я поспешил спуститься в подвал, полуодетый, и был немало смущен, впервые увидев там хозяйку дома.

На следующий день, 25 апреля, я приказал штандартенфюреру Бовензипену явиться ко мне во Фленсбург. Сначала я показал ему свое разрешение, подписанное Гиммлером, в котором говорилось: «Приказы генерала Шелленберга, действующего по моему особому поручению, выполнять беспрекословно». Я сказал Бовензипену, что все заключенные датских и норвежских концентрационных лагерей независимо от обстоятельств должны быть переданы Швеции. Я сообщил, что намереваюсь на следующий же день поехать в Копенгаген, чтобы обсудить политическую ситуацию в Дании с доктором Бестом (имперский уполномоченный Германии в Дании), и попросил его устроить мне встречу с ним. Главной моей целью было остановить смертные приговоры и казни.

26 апреля я получил промежуточный отчет от графа Левенгаупта из шведского консульства о том, что переговоры идут не очень гладко и союзники отказались вести их с Гиммлером. Но я не стал передавать ему эту информацию.

Ночью мне сообщили, что граф Бернадот прибудет из Копенгагена в аэропорт Оденсе на следующее утро. Доехав туда, я узнал, что отъезд графа из Копенгагена был отложен из-за плохой погоды. Я ждал с все возрастающим беспокойством, потому что погода продолжала ухудшаться. Комендант аэропорта приказал всем зенитным постам вести наблюдение, и постоянно запускались осветительные ракеты до тех пор, пока самолет наконец не приземлился в четыре часа дня.

Затем мы поехали в Обенро, где получили возможность в спокойной обстановке обсудить негативный результат нашего плана и сложную ситуацию, к которой привело отношение союзников к Гиммлеру. Мы обдумали, к каким выводам можно прийти. Граф Бернадот рассуждал как частное лицо, но его главной заботой оставалось предотвращение дальнейших военных действий в Норвегии и Дании, и он предложил нам обоим поехать к Гиммлеру и обсудить с ним все это.

Мало того, что наши планы ни к чему не привели, но и в прессе союзников появилось сообщение об этом. Поэтому мое положение при Гиммлере было довольно непростым, и я был очень рад, что граф поедет со мной в Любек. Мы договорились встретиться в четыре часа следующего утра и поехать туда вместе.

Я вернулся во Фленсбург и попытался связаться с Гиммлером, но смог поговорить только с Брандтом, который с большим волнением спросил меня о результатах. Я ответил, что результаты негативные, но граф хочет приехать со мной в Любек, чтобы обсудить вопрос о немецких армиях в Скандинавии. Это предложение было жестко отвергнуто; я должен был явиться к Гиммлеру один.

Этот разговор произошел сразу же после полуночи. Я не хотел будить графа в такой час и поэтому выехал в Обенро в три часа утра, в назначенное время встретился с графом и попросил его не ехать со мной — я сказал, что должен встретиться с Гиммлером к югу от Любека и окажусь слишком близко от линии фронта. Я простился с графом и поехал в Любек. Было утро 28 апреля.

Я понимал, что мое положение при Гиммлере теперь настолько осложнилось, что, возможно, меня захотят ликвидировать, и поэтому я договорился с астрологом из Гамбурга, что он поедет со мной. Гиммлер знал этого человека лично и был о нем очень высокого мнения. Он никогда не мог устоять против того, чтобы ему прочли его гороскоп, и я думал, что это смягчит его реакцию на разочарование.

Первую часть моего разговора с Гиммлером нет нужды приводить здесь. Он был непростой, и, оглядываясь назад, я не могу понять, почему он так хорошо закончился.