Я приехал в Берлин вечером, и после обсуждения, которое затянулось до глубокой ночи, мне была предоставлена возможность разработать линию ведения дальнейших переговоров. Мне также была предоставлена свобода выбирать подходящих сотрудников.
В течение нескольких следующих дней я разрабатывал свои планы. Я привык большую часть своего свободного времени проводить в спокойной атмосфере дома своего друга — профессора Берлинского университета Макса де Криниса, начальника психиатрического отделения знаменитой больницы «Шарите». Это был чрезвычайно приятный и культурный дом, и на протяжении многих лет меня принимали там как сына. В доме у меня была своя комната, и я мог приходить и уходить из дома, когда захочу.
В тот день, когда я занимался разработкой своих планов, де Кринис вошел в мою комнату и настоял, чтобы я поехал с ним кататься верхом, чтобы свежий воздух прояснил мои мысли. Мы скакали с ним быстрым галопом, когда мне в голову внезапно пришла идея. Я рассказал де Кринису об операции в Голландии и попросил его поехать со мной в Гаагу. Де Кринис был полковником медицинской службы немецкой армии; он родился в Граце, Австрия, и по возрасту был гораздо старше меня. Элегантный, величественный, высокоинтеллигентный и образованный, он идеально подходил на роль, которую я имел для него в виду, а его легкий австрийский акцент сделал бы его еще более убедительным. На нашей следующей встрече с англичанами я представил бы его как правую руку руководителя нашей оппозиционной группы. Де Кринис с готовностью согласился поехать со мной, а мой план был должным образом одобрен в центральном аппарате.
29 октября де Кринис, я и агент, сопровождавший меня на первую встречу, выехали из Берлина в Дюссельдорф, где провели ночь и сделали последние приготовления. Я решил, что в оставшуюся часть нашего путешествия мы не будем говорить о нашей миссии, так что это был наш последний инструктаж.
Мы с де Кринисом договорились о системе знаков, с помощью которых я мог бы общаться с ним во время беседы с англичанами: если я сниму монокль левой рукой, это означало, что он должен немедленно перестать говорить и дать мне вступить в разговор; если я сниму его правой рукой, это означало, что мне нужна его помощь. Знаком для немедленного прекращения разговора должны были стать мои слова, что у меня разболелась голова.
Прежде чем мы тронулись в путь, я тщательно проверил багаж де Криниса. На этот раз у нас не возникло трудностей при переходе границы.
В Арнеме мы доехали до перекрестка, где должны были встретиться с нашими английскими друзьями в полдень. Когда мы добрались до места без двух минут двенадцать, их еще не было. Мы прождали полчаса, и ничего не изменилось. Полчаса переросли в три четверти часа, пока мы медленно ездили туда-сюда по улице; с каждой минутой мы нервничали все больше, но ничего не происходило. Де Кринис, непривычный к такого рода ситуациям, нервничал сильнее всех, и я старался успокоить его.
Вдруг мы увидели двух голландских полицейских, которые медленно приближались к нашей машине. Один из них по-голландски спросил нас, что мы тут делаем. Сопровождавший нас агент ответил, что мы ждем друзей. Полицейский покачал головой, залез к нам в машину и велел нам ехать в полицейский участок. По всей видимости выходило, что мы попали в ловушку. Теперь главное было сохранять спокойствие и самообладание.
В полицейском участке с нами обращались очень вежливо, но, несмотря на все наши протесты, они обыскали нас и наш багаж. Они очень тщательно делали это. Например, каждый предмет из туалетного набора де Криниса подвергся очень внимательному изучению. Пока они делали это, я осматривал наш багаж еще более придирчиво, потому что вдруг понял, что был слишком озабочен де Кринисом в Дюссельдорфе и не проверил багаж сопровождавшего нас агента. Набор его туалетных принадлежностей лежал раскрытым на столе рядом со мной, и теперь, к своему ужасу, я увидел, что в нем лежат таблетки аспирина в официальной упаковке немецкой армии с наклейкой SS Sanitäthauptamt (Главное санитарное управление СС).
Я пододвинул свой собственный багаж, который уже подвергся осмотру, поближе к этому набору туалетных принадлежностей, одновременно глядя по сторонам, чтобы убедиться, что на меня никто не смотрит. Я быстро схватил упаковку таблеток и тут же уронил под стол свою щетку для волос. Когда я нагнулся, чтобы поднять ее, то засунул таблетки себе в рот. Они были поистине «горькими пилюлями», и часть бумаги, в которую они были завернуты, застряла у меня в горле, так что мне снова пришлось уронить щетку для волос и сделать вид, что я ищу ее под столом, пока пытался проглотить все, что было у меня во рту. К счастью, все это осталось незамеченным.