Развенчанная царевна

Марьюшка не могла удержаться от улыбки.

– Некому изводить-то меня, Петровна! – проговорила она.

– Ох ты, глупая, ох, неразумная, ничего ты не знаешь, ничего не ведаешь, не разумеешь ты козней людских, не на земле бы жить тебе, а в райских селениях,  – с грустью произнесла Петровна.

Марьюшка обняла ее и поцеловала.

– Совсем бы меня в Царство Небесное? – проговорила она, улыбаясь.

– Известно, дитятко,  – подтвердила Петровна.

– Заболталась моя старая! – засмеялась Марьюшка.  – А что же ты мне про бояр толковала? – спросила она.

– Ах, батюшки, ах, родимые, и впрямь заболталась я, старая дура, ведь батюшка-то твой послал меня поглядеть на тебя, встала ли ты? А я вот заболталась с тобой и позабыла все! Ах, победная моя головушка, я тут лясы точу, а там послы царские дожидаются, поди ж ты, разговаривай тут со старой дурой! – встревожилась старуха.

Марьюшка не выдержала и расхохоталась. Ей было так весело, так хорошо в эту минуту! Услышав ее смех, Петровна обиделась.

– Ты чего ж это! Иль обрадовалась послам царским, рада, что со мной, старухой, скоро распрощаешься! – захныкала мамушка.

– Ах ты, моя старая, старая! – промолвила весело Марьюшка.  – Чего же ты разобиделась?

– Чего, чего? Чему смеешься-то? – обидчиво проговорила Петровна.

– Да как же не смеяться-то? Пришла, заговорила о боярах, о послах царских, потом заболталась и забыла про них, меня нынче не будила; что с тобой подеялось, никак не пойму я,  – произнесла Марьюшка.

– И впрямь, бог знает, что делаю,  – улыбнулась Петровна,  – ведь меня послали узнать, можно ль войти к тебе?

– Да кому войти-то? – нетерпеливо спросила Марьюшка.

– Кому? Известно кому, боярину!

– Да какому боярину-то?

– Самому настаршему, что от царя присланы!

– Шереметеву, что ль?

– А я откуда буду знать, как его кличут, боярин и есть боярин.

– Так чего же ты торчишь-то здесь, что ж не скажешь, что я встала, что одета! – с сердцем проговорила Марьюшка.

– Эка важность какая! Расходилась-то как! Пойду, пойду, матушка, доложу сейчас, что к царевне, мол, доступ вхож, изволит, дескать, гневаться, что долго не изволили жаловать к ней! – ворчливо произнесла Петровна, поворачиваясь и выходя из покоя.

Вскоре послышались шаги на лестнице, к Марьюшке вошли отец, дядя, Шереметев.

– Ну вот, Настасья Ивановна, знать, в добрый час я приветствовал тебя царевной,  – начал Шереметев.

– Как так? – спросила Марьюшка.

– Да так, послали мы царю донесение, а оно, знать, по душе пришлось ему, прислал гонца, жалует тебе триста рублев и запасы хлебные и медвяные, чтоб тебе ни в чем скудости пока не было. Теперь можешь и в путь собираться, того и гляди, жди другого гонца.

Марьюшка ни слова не отвечала, она потупилась и смущенно перебирала пальцами свое платье.

Глава XV

Прошло еще несколько дней, Марьюшка, слушая совета боярского, поспешно собиралась в дорогу; эти дни пролетели для нее незаметно.

Снова появился в доме Хлоповых Шереметев, но не веселый, как в прошлый раз: лицо его было угрюмо, глаза смотрели вниз; словно неловко, совестно было ему глядеть на Марьюшку.

Царевна, узнав о приходе Шереметева, застыла на месте.

«Вот конец, конец теперь всему, долой отсюда, из этой тюрьмы, на волюшку, на свободушку»,  – думалось ей.

Она с нетерпением ожидала встречи с боярином, но чем-то холодным, суровым пахнуло от этой встречи, что-то тяжелое словно налегло на сердце Марьюшки при виде угрюмого лица Шереметева. Бледность мгновенно покрыла ее лицо, предчувствие чего-то недоброго закралось в душу, она замерла.

– Великий государь Михаил Феодорович,  – начал чуть слышно Шереметев,  – приказал сказать, что Марью Хлопову за себя взять не изволит.

Раздался слабый стон, Марьюшка взмахнула руками, словно стараясь ухватиться за что-либо, и как подстреленная грохнула на землю. Никто не двинулся на помощь девушке, все застыли на месте.

– И приказал,  – продолжал боярин, будто не замечая, что она не слышит его,  – тебе, Марье, с бабкою и дядею жить по-прежнему в Нижнем; корм даваться тебе будет вдвое; а Ивану Хлопову указал государь ехать в свою вотчину в Коломну,  – закончил боярин и, вздохнув глубоко, словно свалив с себя тяжесть, вышел.

Не скоро пришла в себя Марьюшка, немало хлопот выпало на долю опомнившихся и пришедших в себя родных, чтобы привести в чувство вновь жестоко обиженную девушку.

Тяжело было ее пробуждение, дико повела она вокруг себя глазами, поглядела на грустные, мрачные лица окружавших ее родных и снова закрыла их.

Боль, жгучая, невыносимая боль давила, мучила ее.

Оскорбление было слишком сильно, за что – она не могла понять, знала только, что не царь был виною этому; но кому она мешала, у кого стояла на дороге?

Невесело потянулись дни за днями, ни слова не произнесла Марьюшка, глаза ее потускнели, исчез румянец, желтизна явилась на лице, она заметно хирела.

Не прошло и года, как по Нижнему раздался не в урочный час гул колоколов. Марьюшка услышала этот торжественный звон; с испугом вскочила она на ноги, последняя краска сбежала с ее лица.

– Петровна, Петровна! Мамушка! – в ужасе закричала девушка.

На ее крик вбежала Петровна.