Развенчанная царевна

И начал Ермак жить, помня отцовское предсмертное слово. Не получилось. Люди заели. И кем только он не был! Как вспомнится, тяжко на душе делается. Не знал он ни женских утех и ласк, не ласкал, не голубил детей.

– Эх, да что вспоминать-то? – чуть ли не скрипя зубами, бормотал еле слышно Ермак.  – Правду говорил отец, правду! Проклятые люди.

Пошел он также по отцовской дорожке. Не страшно ему было резать и душить людей. А вот полоненный говорил про вотяков да остяков, и еще колдунья наговорила, царская корона какая-то у него на голове… а тут? Тут петля, тут царский гнев, да чего же больше,  – уж цена объявлена за его голову.

– Нет, туда, туда,  – решает Ермак,  – если зарежешь, так поганого ведь, не христианина – оно не грешно. Только пойдут ли за мной мои? Да, конечно, пойдут.

Глава шестая Замысел Ермака

Казаки пришли в крайнее недоумение, когда Ермак приказал им строить себе шалаши.

– Что же это мы, на зимовку, что ль, здесь останемся? – спрашивали некоторые.

– Да нешто в шалашах зимовать можно? – говорили другие.  – Атамана вы не знаете,  – продолжали они,  – коли на зимовку, так он повел бы нас в какую ни на есть трущобу да велел бы землянки копать, а это он чтой-то другое задумал!

Работа закипела, и к вечеру временная казацкая стоянка превратилась в военный лагерь. Теперь караульные были расставлены уже в два ряда: одних разместили в самом лесу на расстоянии ста шагов от лагеря, других у самого лагеря.

Для Ермака казаки постарались с особым усердием; его шалаш отличался как размерами, так и удобством. Разговоры смолкли, догадки прекратились, все пришли к одному, что если атаман так приказал, то так тому и быть, худого он не придумает. Один только Иван Иванович Кольцо целый день молчал, не догадываясь о намерениях и целях своего друга Ермака Тимофеевича; он с нетерпением ожидал вечера, когда в лагере все успокоится, уляжется и он отправится к атаману потолковать по душе и узнать о его дальнейших планах. Он знал, что Ермак не скроет от него ничего: жизнь их тесно связана. Оба они были молоды сравнительно с большей половиной шайки, если же и попали они в нее начальниками, один атаманом, а другой есаулом, то благодаря своему молодечеству да удальству. Обоих их заставили броситься в эту жизнь лишения да людская неправда, оба они прославились чуть не по всей Руси своими отчаянными подвигами. Но недешево стоит им эта слава! Они сделались отверженцами, их теперь никто и за людей не считает, всякий, кому только вздумается, может убить их, как бешеных собак, и в ответе не будет, потому что Грозный дорого оценил их головы, да, признаться, и было за что.

Долго ворочался Иван Иванович в своем шалаше на незатейливой дерновой постели, много дум пронеслось в его голове, как светлых, так и темных.

– Э, да что старое ворочать, себя только мучить! – не то с досадой, не то с какою-то болью проговорил Кольцо, вставая с постели.

Он осмотрел свое ружье, оно было в исправности, пистолет тоже; последний он заткнул, по обыкновению, за пояс и вышел из шалаша.

Ночь была темная, только звезды ярко блестели да узким серпом скрывалась за верхушки дерев молодая луна. В воздухе парило что-то опьяняющее, до неги.

– Ох, хорошо-то как! – проговорил Кольцо, жадно вдыхая грудью теплый ароматный воздух и потягиваясь, расправляя свои онемевшие от лежания члены.  – А ведь, того и гляди, гроза будет, вишь, как парит! – прибавил он, оглядывая лагерь.

В лагере все спало; кое-где тлели догоравшие от костров угли. Кольцо направился к шалашу Ермака.

– Не спит ли? – бормотал он.  – Досадно будет, поговорить хотелось, и поговорить есть о чем…

Он приблизился к шалашу, через грубо сотканную дерюгу, завешивавшую вход, пробивался свет.

– Нет, должно, не спит,  – подумал вслух он.  – Ермак Тимофеевич, спишь аль нет? – произнес он тихо.

– Кто там? Ты, Иван Иванович? – послышался голос Ермака.

– Я!

– Так что же ты, входи, экий чудной какой,  – радушно проговорил Ермак.

Кольцо вошел.

– Чего спрашиваешь-то? – встретил его атаман.

– Да трудить тебя не хотелось, думал, започивал.

– Где тут спать, бессонница напала, да думы разные одолели совсем!

– По-моему, знать! – промолвил Кольцо.

– Аль и тебе что на душу запало?

– Западать не запало, а так не спится, да лезет в голову невесть что.

– Ну, Иван Иваныч, ты счастливее меня, тебе невесть что лезет в голову, а я ведаю, что творится в ней: тяжко, так вот тяжко, что и не выговоришь! Сам хотел с тобой поговорить…

– Ай злодейка-кручина забралась в ретивое?

– Нет, Иваныч, не то, совсем не то! – как-то раздумчиво проговорил Ермак.  – И сам тебе сказать не умею, что стало твориться со мной. Сам знаешь,  – заговорил оживленно он,  – не с охоты размять руки, показать свое удальство, не с жиру мы с тобой пошли на эту жизнь!

– Вестимо, нет, я от плетей убежал, да и плетями-то наградить хотели за невесть что, обидно уж очень было!