Развилка

Татьяна Бонч-Осмоловская Развилка

Нестерпимая разветвленность

Кто-то заметил: провинциальным культурам предлагают пройти испытание. Стать достойными посвящения в открытость мира. А они, привыкшие к затхлому воздуху имперских общаг и национальных квартирок, на первом же сквозняке подхватывают простуду, температурят, бредят, тщетно стремятся запереть окна и двери, отгородиться шторами предрассудков.

При этом кажется, что некие злыдни пытаются привести к холодному стандарту милое местечковое разнообразие. Увы, на самом деле все гораздо свирепее. Век валтасаровых пиров минул. На столах – неоплаченные счета за тайные банкеты и дикие пляски предшественников.

Гуманитарного измерения здесь не найти по умолчанию. Каждый должен завоевать себе право на высказывание и на присутствие. Иначе вы лишь «объект оперативной разработки». Иначе, простите, – вас просто нет.

Собственно, «Развилка» Татьяны Бонч-Осмоловской как раз об этом. Кому, как не русской австралийке, знать о тех закоулках и тупиках глобального культурного брифинга, где – вспоминая Рильке – «миры, встречаясь, кричат от ужаса»?

Быть русской писательницей в Австралии само по себе парадоксально. А вязать смысловые мосты из нитей русского языка там, где волны азиатского возрождения размывают англо-саксонский культурный остров, – парадоксально вдвойне.

Возможно, что ощущение парадоксального и подсказало название книги. Еще сравнительно недавно образ развилки вызывал у читателя буколические ассоциации с проселочными дорогами, детьми кукурузы и встречами-расставаниями под летним небом. А ныне образованный потребитель текстов при слове «развилка» припомнит и расходящиеся тропки Борхеса, и позднего Хайдеггера, вглядывающегося в лик оскверненной Луны.

Уверен, что повести и рассказы Татьяны Бонч-Осмоловской образованного читателя не разочаруют. Ее проза насыщена аллюзиями, смысловыми играми и множеством изобретенных Татьяной миров. При этом она доступна и тем, кто далек от литературных квестов. Здесь продуманы и ритмизированы диалоги, цитатный декупаж тонирован филологическим опытом, а емкие описания вибрируют перечислениями и прочими списками сущего.

Вот, например, как выглядит московская весна из повести «В плену запечатанных колб»:

«Богема в московском дворике, театральные классы, балерины, подвальчик, декаденты, бродячая собака, я с тобой не стану пить вино. Воздух расцвел уже весенней свежестью, сдобренной выхлопными газами и какой-то гнилью. То ли вдыхать полной грудью, то ли кутать нос шарфом, – и бегом по зараженной местности».