Развиртуализация. Часть первая

Чеченец вырвал кресла из почти бесполезных ныне автомобилей, бросил в укрытие между валунами, рядом с удобным выходом к воде. Теперь «наши русские наемники» (our Russian Gallóglach[90]), как их назвали валлийцы, неполиткорректно забыв о корнях Мики, могли сидеть как в лобби ресторана и любоваться сценой моря. Они регулярно проводила в порту часы отдыха – короткий солнечный завтрак, суматошный обед и размеренный нетрезвый ужин.

Вечером, прихлебывая из фляг, с завистью поглядывали на светящиеся точки яхт, стоявших недостижимо далеко от берега. Там находились семьи руководителей ополчения. Наверное, также голодные африканские дети собирались перед единственным в поселке телевизором и смотрели передачу CNN о вкусной и здоровой пище.

Мика любил поразмышлять на общечеловеческие темы:

– Когда мир вокруг накрылся медным тазом, приходится строить его заново, пользуясь тем, что осталось внутри каждого из нас. А там, в основном, говна.

– Внутри пепел, – возражал Кутялкин, – Осталось развеять его по ветру. Задорно. С огоньком. Какая разница, как мы откинемся – под кайфом, пьяными или со светлой верой в загробную жизнь?

Если бы не бублики, Гриша мог бы умереть не сходя с места – просто остановить сердце, которое устало биться.

– Дудки, бледнолицый, – отвечал Мика. – Я собираюсь умереть красиво.

Мика легко объяснял мировые проблемы:

– У меня было всё кроме родины. Я с детства пытался ощутить ее. В груди, под ногами, в голове. Ничего не получилось. Война случилась из–за того, что у большинства людей не вышло поймать под ногами свою землю.

По теории Мики выходило, что здешняя заваруха – нудное, местечковое, но от этого еще более ужасное дело. Третья мировая – и есть серия локальных микростычек, после которых тот, кто в них не участвовал, но ловко управлял, придет на пепелище и возьмет всё. Поэтому от результата противостояний тысяч Фишгардов и сотен Суонси зависит будущее всей мировой конструкции. Но ни Фишгард, ни Суонси не могут рассчитывать на победу.

– Вместо нас придут крысы, все это устроившие, все это предусмотревшие. Они не умней, не могущественней. Просто умеют оставаться последними из выживших и расчищать для себя истории от безымянных трупов.

– Умеют, – соглашался Кутялкин, вспоминания Лешего, лощенного охранника в форме British Airways, лабораторный порядок в гарнизоне Стоунхаус, затаившемся в ожидании завершения войны всех против всех.

– Aut vincere, aut mori. На русских штыках мы принесем трудящемуся человечеству счастье и мир, – обычно Кох надиралась раньше всех. Кутялкину стало казаться, что девушка от потрясений тронулась головой и теперь считает, что победа сил света произойдет одновременно со снятием блокады Фишгарда.

– Русских на послевоенной раздаче пряников не будет, потому что они прут напролом, – Мика рассказал о последних новостях с континента. Скудная информация о России становилась всё тревожней и фантастичнее – о том, что Россия, защищая русских, варварски аннексировала Прибалтику, о том, что выиграла подряд в трех воздушных сраженях с вездесущими ВВС НАТО. – Их вычеркнут словоохотливые и красноречивые.

 

Призыв папы ко 2-ому европейскому походу

Кутялкин убедился – основным свойством нового времени стала скорость, с которой к человеку приживается новая кожа. Через неделю ему казалось – он всю жизнь провел под минометным огнем. Без воды, без света, без надежды.

Если кожа, в которую Гриша и Кох втиснулись в хранилище, подходила для инертных, запуганных овец – растерянных, диетических, покорных, то нынешняя, быстро прижившаяся, была шкурой волка. В ней, помимо ярости, приятно испытывать и буйство, и опьянение, и предельное равнодушие к туманным перспективам собственной судьбы.

Вместо будущего ополченцы обретали абсолютное право на поступок. Право говорить и делать то, что вздумается. Есть, что попадется под руку. Острое–сладкое–жирное, предельно невыносимое для здоровья. Пить всё, что горит. Горстями глотать болеутоляющие препараты. Курить самую едкую дрянь, купаться в обжигающей воде Ирландского моря. Каждую минуту пробовать тело на прочность. Для чего еще этот организм нужен, как не для испытаний и изматывающих экспериментов.

Внезапно захохотать. Ущипнуть за корму встретившуюся девушку. Если она хоть немного разделяет апокалипсические ощущения, провести с ней несколько бурных минут. Не заботиться о запахе из рта, о предохранении, о правилах поведения до-после-вместо. Не подчиняться, не рассчитывать, не верить. Право на любые сиюминутные действия за счет того, что не осталось права на будущее.

Сражаться – пусть даже это заключается в том, чтобы дежурить в одной из траншей, постреливая в сторону псов. Делать что–то для обороны. Только оглянись – подобных дел в городе в переизбытке.

Забыть о страхе. Свыкнуться со смертью, потому что смерть – естественное продолжения той череды сумеречных состояний, в которых умудрялись существовать силы самообороны Фишгарда.