Развитие интуиции

Двадцать пять лет назад, когда я только начинал писать дипломную работу по психологии в Оксфордском университете, со мной учился долговязый и бородатый австралиец по имени Джеф Каминг. Джеф изучал влияние обратного эффекта и латеральной маскировки на восприятие, и в своих исследованиях он применял те же методы, что и Тони Марсел. На экран на очень короткое время проектировалось едва заметное изображение буквы, а затем, после определенной небольшой задержки, участникам показывали другое изображение, например шахматную доску. Джефф рассматривал влияние разных характеристик второго раздражителя на способность людей определять первый: в некоторых условиях второй стирает изображение первого из сознательной осведомленности. Во время серии экспериментов он обнаружил очень любопытное явление. Если участники отвечали не торопясь, то при определенных условиях у них не получалось определить букву правильно. Если же при тех же самых условиях их начинали торопить и требовали дать ответ как можно быстрее, участники отвечали быстро и называли букву правильно, но через минуту они начинали извиняться за свою ошибку! Складывалось впечатление, что при быстром ответе им удавалось прорваться через собственную неуверенность и не задумываясь использовать нечеткую информацию, поступившую от первого раздражителя. Но подача информации была слишком слабой, чтобы осознать ее, и люди уже после выданного ответа приходили к выводу, что ответили неправильно, поэтому и пытались исправиться, но давали при этом как раз неправильный ответ{114}.

Отрицательное воздействие чувства неловкости на поведение было ярко показано на примере людей с определенными заболеваниями мозга. Пациенты с нервными нарушениями демонстрируют очень резкое несоответствие между тем, как они реально способны выполнять определенные действия, и тем, что они осознанно думают об этой способности. Не так давно Тони Марсел опубликовал клинический случай с женщиной, у которой был односторонний паралич с анозогнозией, то есть синдромом отсутствия осознания болезни. После инсульта у нее отказала одна половина тела, при этом она, что странно, даже не подозревала об этом{115}. Когда ее просили описать себя, она ни слова не говорила про паралич. Когда ее просили оценить свои способности делать что-то, для чего нужны обе руки (например, поймать большой мяч), она ставила себе 8–9 баллов из 10. Когда ей напрямую задавали вопросы, она демонстрировала низкое осознание собственного состояния. Однако если вопросы ставились так, чтобы ее ответы не затрагивали напрямую представление о себе, то она отвечала совсем по-другому. Если вместо вопроса: «Насколько хорошо вы ловите мяч?» – спросить: «Если бы я был на вашем месте, насколько хорошо у меня бы получилось поймать мяч?», ответ был: «1–2 шанса из 10».

Когда форма вопроса позволяла пациентке дистанцироваться от своего состояния, перестать воспринимать болезнь как свою, она могла косвенно ее осознать. И это не только потому, что она не хотела об этом говорить или чувствовала себя заведомо ущербной. Доказательство состоит в том, что ее нежелание признать свое состояние формируется не в сознании, а в тех «тайных подземельях» разума, где принимаются решения, что допустить в сознание, а что оставить за его пределами. Интересно, что можно «растормошить» сознание, не только позволив пациентке спроецировать свой недуг на кого-то другого, но поговорив с ней как с ребенком. Если вы присядете рядом с ней на корточки и заговорщически прошепчете: «Скажи мне, правда, что левая часть твоего тела постоянно не слушается?» Тогда она тоже вступит в игру и ответит шепотом: «Да, это ужасно». Можно предположить, что в нас есть как бы субличность, наш внутренний ребенок, который гораздо менее жестко контролирует доступ к сознанию. В конце концов, дети не привыкли управлять ситуацией. Многое в этом мире тяжело понять ребенку, и слово «непослушный» в детском понимании чаще всего означает «тот, который ведет себя неправильно и не делает того, что ему говорят».

Нам известно, что в крайних случаях люди в бессознательном состоянии способны на весьма необычные вещи. Например, страдающие истерической слепотой, когда сталкиваются с чем-то пугающим, отключают сознание и перестают видеть. Такова их защита от эмоциональной травмы{116}. Существует возможность поднять порог самосознания на одну сенсорную модальность, но это происходит не избирательно (в отличие от случая перцептивной защиты) и радикально. Так, люди, несмотря на отсутствие визуальных ощущений, могут довольно успешно избегать препятствий. Аналогично глухие люди не замечают громкого резкого звука, заставляющего других вздрагивать, но при этом могут ответить «нет», если их шепотом спросить, слышали ли они что-нибудь. Так же и пациент с проблемами памяти на каком-то уровне сознания понимает, что не надо пожимать руку врачу, который до этого причинил ему боль. Поэтому слепые могут найти дорогу, а глухие – ответить на вопрос.