Развитие российской Арктики. Советский опыт в контексте современных стратегий (на материалах Крайнего Севера Урала и Западной Сибири)

По-видимому, уже в такой крупномасштабной социальной реконструкции, как начатая Иваном Грозным на рубеже 1564–1565 гг. опричнина, можно видеть в какой-то степени опережающую свое время и осуществляемую варварскими методами территориальную (а во многом и геополитическую) реорганизацию государства – реорганизацию «абсолютистского типа», которая безошибочно соотносила территориальный состав опричнины с богатством и геостратегическим положением отдельных русских земель. С.Ф. Платонов в свое время уделил значительное внимание именно территориальному аспекту этой политики Ивана Грозного. Он, в частности, отмечал: «Царь последовательно включал в опричнину, одну за другой, внутренние области государства (здесь и далее курсив наш. – Авт.), производил в них пересмотр землевладения и учет землевладельцев, удалял на окраины или попросту истреблял людей, ему неугодных, и взамен их поселял людей надежных». И далее: «С развитием дела опричнина получила огромные размеры. Она охватила добрую половину государства, все его центральные и северные области, и оставила в старом порядке управления, “в земском”, только окраинные (главным образом на юге и западе. – Авт.) уезды»[43]. Подведение под здание абсолютистской монархии соответствующего территориального фундамента уже в полной мере происходило с присоединением Сибири, где государственная монополия распространялась не только на землевладение, но и практически на все виды наиболее ценных ресурсов, находящихся на этой территории. По-видимому, становление имперского государства в России следует связывать не только с включением в ее состав ранее вполне «суверенных» иноэтничных компонентов, но и с принципиально новым, характерным для абсолютизма отношением власти к вновь приобретаемым территориям.

В этой политике нельзя видеть что-то исключительное. Нечто похожее, как отмечает норвежский историк У. Ристе, было характерно для датских королей Кристиана IV и Фредерика III, которые проявляли свой «имперский» инстинкт после проигранных войн с Швецией тем, что предпочитали делать территориальные уступки победителю за счет Дании, а не Норвегии, которая, являясь их наследственным владением, была для них гораздо ценнее как территориально-силовой ресурс, подкрепляющий «независимость» королевской власти перед лицом крупных феодалов – членов Государственного совета, владевших землями в основном на датской территории[44].

4) В XVI–XVII вв. российский Север переживал по-своему уникальный период в своем развитии, который, благодаря развернувшейся эпопее Великих географических открытий, отмечен его ранним, но весьма неустойчивым вхождением в формирующуюся глобальную структуру «мир-системных» отношений. Первоначальной и поразительной по силе мотивацией к тому, как известно, послужили настойчивые поиски западноевропейскими морскими державами «второго эшелона» (Голландия, Англия, Франция) т. н. Северо-восточного прохода в Индию, Китай и к легендарным Молуккским островам («Островам Пряностей») как альтернативы монопольному контролю португальцев и испанцев над важнейшими морскими подступами к азиатской континентальной массе. Это и предопределило стремительное по меркам того времени расширение географии этих поисков и следовавшей за ними колониальной торговли, что и дает исследователям основания считать эту волну активности первой «глобализацией». Подчеркнем, что речь в данном случае идет о действии структурных зависимостей глобального уровня, которые «управляли» активностью западноевропейцев безотносительно к историческому движению России в северо-восточном направлении. Можно лишь – вслед за Х.Дж. Маккиндером – действием единого закона экспансии объяснить отдаленную «корреляцию» между первыми заморскими завоеваниями португальцев и испанцев и походом Ермака в Сибирь как двумя типами исторической мобильности – морской и сухопутной[45] или вслед за Ф. Броделем объяснить связь между «изобретением Америки» европейцами и «изобретением Сибири» русскими специфическим давлением на «окраины» Европы общих потребностей роста европейской экономики и расширения международной торговли[46]. Но и в том, и в другом случае речь идет скорее о параллельных усилиях, чем о чем-то, напоминающем совместное предприятие. Лишь на российском Севере эти два отдельных потока экспансии были приведены географией в непосредственное соприкосновение, а затем и в известный резонанс. С учетом этих обстоятельств рассказ русского посла в Риме Дмитрия Герасимова писателю Павлу Иовию Новокомскому о возможности пройти в Китай через «северное море» (1525 г.) можно считать скорее удачным «информационным поводом» к организации первых западноевропейских экспедиций на поиски Северо-Восточного прохода, чем их первопричиной.