Развитие свободных идей

В сие время Петербург был уже не тот, каким оставил я его прежде за 5 дет. Разговоры про правительство, негодование на оное, остроты, сарказмы встречались беспрестанно, коль скоро несколько молодых людей были, вместе. Быв почти на воле, молод, любим, уважен, получал около 6 т[ысяч] рублей жалования, я летал с места на место, пустился в литературу, в политические толки и, рассеявшись в суетности, вовсе почти расстался с математикой, с делами и с Сперанским, который был весьма занят домашними обстоятельствами. Петербургских масонских лож не посещал, ибо слышал об них невыгодно.

В детстве и во время службы я ни разу не был наказан, даже выговором; во всю жизнь не был никем обманут, не имел врагов и не встречал ни в чем таких неудач, кои бы меня сокрушали.

В 1823 году граф Аракчеев настоял, чтобы я служил у него. Меня определили членом Совета и возвысили оклад до 10 т[ысяч] рублей.

В законодательстве поселений я нашел достаточное упражнение по своему вкусу; граф мне понравился, я научился у него твердости, точности и решительности; но открылось и новое, до сего времени неизвестное мне поле интриг. В начальнике штаба я в первый раз в жизни нашел себе врага.

Военные поселения представили мне страшную картину несправедливостей, притеснений, наружного обмана, низостей – все виды деспотизма. Но поелику доброе обращение графа услаждало мою судьбу, борьба с Клейнмихелем[7] занимала. Дела были многочисленны и важны, а вес в Совете питал природное честолюбие: так я неприметно почти провел около трех лет. Граф непременно желал сделать из меня строгого начальника, царедворца, но природные склонности влекли меня к семейной жизни и тихой свободе.

Зрелище военных поселений в Западной Сибири, угнетаемой самовольным и губительным управлением, общее внутреннее неустройство, общие жалобы, бедность, упадок и стеснение торговли, учения и самых чувств возвышенных, неосновательность и бездействие законов, несуществование истинной полиции – все с одной стороны располагали не любить существующий порядок, с другой же – думать, что революция близка и неизбежна.

Быв с детства наобжен, я точно в жизни моей встречал много каких-то грез естественных явлений. Начну тем, что в бытность мою в 1821 году в Москве, я имел из Иркутска множество приглашений познакомиться с Прокофьевым[8] и не решался, так что несколько раз возвращался от ворот. Не мог изъяснить сего до настоящего случая.

У Прокофьева же в Москве в генваре 1825 года пришла мне в первый раз мысль, что поелику революция в самом деле может быть полезна и весьма вероятна, то непременно мне должно в ней участвовать и быть лицом историческим.

На пути из Москвы я начал рассуждать о делах греческих, обращался на Россию и жалел, что у нас географическое положение не представляет никакой удобности к восстанию. Зная по делам, что все розыскания о тайных обществах были более злобны и ничего не доказывали, я уверен был, что их нет в России и что все наши либералы только на словах. Проезжая от Бронниц к Новгороду, я рассуждал о силе тайных обществ, уверился, что это ужасное средство атаки на правительства и что они не изобрели еще против сих мин достаточных средств. Мне казалось, что контрмины могут состоять только в таковых же обществах, и начертил план их администрации.

Ехав от Новгорода к Бронницам, я сделал свой план атакующего общества, полагая дать ему четыре отрасли:

1) деловую, которая бы собирала сведения, капиталы, управляла и ведала дела членов; 2) ученую, которая бы вообще действовала на нравы; 3) служебную, которая бы с пособием капиталов общества рассыпана была по государству, утверждала основание управления и состояла бы из лиц отличнейшей в делах честности, кои бы, занимая явно гражданские должности, тайно по данным наказам отправляли и те обязанности, кои будут на них лежать в новом порядке; 4) фанатиков – более для того, что лучше иметь с собою, нежели против себя.

Мысль сия нередко у меня возобновлялась, но я не думал приступать к делу. Обстоятельства мои были благоприятны. К особе покойного государя я питал благодарность; при всем том существовавший порядок казался мне дурным; ибо я стоял в средоточии управления и видел отсутствие общих видов и пристрастие…