Мы просим себя игнорировать определенные ощущения тела и преодолевать импульсы и эмоции, вызываемые ими. Эти старые закрепленные цепи и состояния бытия всегда будут пытаться отговорить нас от перемен – от самого грубого уровня (
Сидеть в тишине наедине с собой может быть очень непривычно, но это необходимо. Я поражаюсь количеству людей, говорящих о том, насколько они перегружены и перевозбуждены и как им не хватает хотя бы нескольких минут тишины и покоя. И, однако, покой и тишина, которых они так жаждут, в итоге заменяются какими-то бессмысленными развлечениями. Я хочу сказать, что им гораздо нужнее
Я думаю, что у большинства людей найдется в умственной «сумке с инструментами» что-то под названием «созерцатель». Мы можем не слишком часто извлекать его на свет и использовать по назначению, так что он даже может немного запылиться. Но его можно почистить. Созерцатель во многом похож на увеличительное стекло. Помните, как мы были детьми и мечтали об увеличительном стекле, микроскопе или телескопе? Нам просто нужен был какой-то научный инструмент, который помог бы нам проникнуть в тайны вселенной – или, по крайней мере, поджечь лучом бумажку. Дети от природы любопытны, а любопытство и созерцательность идут рука об руку.
Если мы действительно хотим узнать о чем-то, мы много думаем об этом. Я не хочу слишком упирать на этот пункт, но что-то в нашей системе образования приводит к тому, что от детского любопытства остаются одни рожки да ножки. Я наблюдал нечто подобное у своих детей. Как родителю мне было несколько не по себе от всех этих «почему», «как это», «что, если» и «а интересно», которые неотделимы от детей. Но такие вопросы жизненно важны для развития. Становясь взрослыми, мы, вероятно, слишком спешим подыскать на них ответы. Придумываем ли мы ответы для детей или выдаем им «подлинные факты», мы воспитываем у них отношение по принципу «Давай покончим с этим и пойдем дальше». Учителя, я уверен, слышат еще больше вопросов такого типа и испытывают еще большее давление – не случайно ведь имеется определенный объем учебной программы на каждый день. Но, как ни странно, главное, что я помню о занятиях в начальной и средней школе и потом в колледже, это то, что можно назвать «отступлениями» от содержания. Мне нравилось, когда учитель вопреки обыкновению делал что-то оригинальное и вместо того, чтобы вспоминать каждую из поправок к Биллю о правах, рассказывал историю из жизни Томаса Джефферсона или что-то еще, не относившееся непосредственно к теме урока.
Подобным же образом, как я считаю, созерцание является чем-то более склонным к дискурсу; оно уводит нас дальше, чем мы обычно думаем об интенсивной фокусировке на конкретной мысли, идее или понятии. Начиная процесс мысленной проработки, мы можем иметь в уме точную идею, но, когда созерцаем ее, мы также начинаем задавать себе все эти вопросы типа «что, если» и «каким это может быть». «Что, если бы я решился на это, я стал бы более развитой личностью?» «Какой была бы моя жизнь, если бы у меня было больше энтузиазма?» «Что мне уже известно или что я уже усвоил, чтобы применить в следующий момент и сделать лучше в следующий раз?» Когда мы созерцаем, мы пускаемся в рассуждения – и это хорошо, потому что так начинается этот процесс.
Почему это так хорошо – потому что рассуждения означают, что мы допускаем возможности и не ищем абсолюта, правильного-или-неправильного, черного-или-белого, да-или-нет, то есть ответов дуалистического типа. Великое свойство лобной доли – ее любовь к таким рассудительным созерцаниям. У нас имеются тонны дуалистических ответов, хранящихся в мозге. У нас имеются заученные факты и изложения пережитого опыта, рассованные в мозге повсюду. Мы можем копаться в этих данных в поисках однозначных ответов, почти не прилагая сознательных усилий и не задействуя лобную долю. Однако когда мы задаем себе вопросы открытого типа, когда начинаем рассматривать альтернативы и возможности, лобная доля пробуждается. Причина в том, что ответ не лежит в каком-то одном месте – нужно приложить немало усилий, чтобы собрать его, а лобная доля любит такую непростую работу.