Развод. Ошибку не прощают (СИ)

Покидаю будущее место работы. Груз с плеч сброшен, теперь стану независимой. Я смогу, я справлюсь. Дам своей дочери все. Никакие мужики шага в мою сторону не сделают. Всех вон. Так я рассуждаю, пока иду на автобусную остановку.

Мой боевой дух наголову разбивает остановившаяся рядом машина мужа.

Глава 3

— Привет, — выскакивает Андрей. — Тебя подвезти?

Кажется, что мои глаза сейчас размером с тарелку для первого.

Это наглость? Дурость? Непосредственность? Что? То есть вот так просто, да? Закипаю мгновенно.

Фуууу.

Но даже пресловутое омерзение отступает на второй план, потому как еще чуть и разревусь. Рвется брешь. По внутренностям коловоротом проходится настолько безжалостно, что полное ощущение будто разрывной пулей в живот попало. Ударной волной бросает назад. Спешно кусаю губы, чтобы передислоцировать болячку.

Люди обволакивают нас ручейком, никому нет дела до двух разрушенных судеб. Словно на необитаемом острове стоим и смотрим друг на друга. Андрей с тревожным ожиданием, я пытаюсь быть безэмоциональной. Скрываю, что выпотрошена.

— Не нужно. Я сама.

Теперь моя любимая фраза. По-другому никак. Помощников не существует. Надеется не на кого. Так что вперед — я сильная.

— Ира, мы можем?

— Не можем.

— Да стой!

Касание обжигает.

Нет, не так. Оно палит к чертям мою выдержку. Нервы ни к черту, а сейчас вовсе горят. Сколько еще кипеть? Вмазать бы сумкой прям по башке, или хотя бы в волосы вцепиться, или лицо исцарапать. Закатить бабью визгливую истерику на всю Ивановскую, но не могу себе позволить. Не дам удовольствия видеть уязвимость и слабость.

— Что ты хотел? — высвобождаю локоть.

— Где Варя?

Вновь полосует. При дрянном характере мужа можно все, что угодно предъявить, но отцом он является заботливым. Тут не прибавить не отнять. Пусть буду гадиной, но я тоже умею резать по живому. Хотя бы так хочу крови.

— В садике.

— Ты что все же на работу выходишь? — с сомнением смотрит на деловой костюм. — Ей еще рано в сад.

— А-а-а… Точно, — складываю руки на груди. — Нам деньги нужны с дочерью.

— Я буду переводить. Вам хватит. Побудь еще с ней дома.

Зверею.

Я разве просила совета?

— Тебе нет дела до нас больше. Разведемся в ближайшее время. И дочь будешь видеть через суд. По времени! — припечатываю, глядя в бледнеющее лицо.

По лицу Андрея волнами ходит раздражение, злость, неверие. Проступившие эмоции не портят его, наоборот. Ковалев даже в гневе отвратительно прекрасен.

С тоской отмечаю, что он хороший кобель. Вон как девки пялятся, в открытую разглядывают. Господи, дай мне сил не вспомнить о чувствах, которые, конечно, не умерли. Они глубоко запрятаны. Очень глубоко и навсегда. Запрещу себе даже намеком думать о Ковалеве. Как Дэви Джонс спрячу сердце в сундук.

— Не посмеешь. Наши дела дочурки не касаются. Я ее отец, Ир. Ты не сможешь изменить факт. Ты не простишь, понимаю, — прячет дрожащие кулаки в карманах. — Ира, подумай.

— Я подумала, — растягиваю рот в змеиной улыбке. — По часам. Через суд.

Хочу остановиться, но не могу. Хочу причинить боль, хочу, чтобы страдал. С трудом корчу из себя суку, по жизни которой не являюсь от слова совсем. Я не просила изменять мне! Жри теперь.

Андрей, раздув ноздри, кивает. Челюсть на бок ведет, злится. Мне ой как знакома мимика. Значит зацепила самое болючее.

— Пока не буду переубеждать ни в чем, — говорит очень тихо, но я слышу каждый звук в шумном потоке. — Упивайся. Только я еще раз говорю, я не изменял!

— Правда? Да плевать мне, Андрей. Что твои слова, когда все видела своими глазами. Мне пора.

— Ну да. Иди. Имей в виду, не последний разговор у нас.

Быстрее желаю уйти. Дохожу почти до середины пешеходного и возвращаюсь. Основа рушится, вперед вырываются чувства. Хочу знать почему. Может неправильно, что поддаюсь порыву, а перебороть сил нет. Три дня в дичайшем напряжении, под воздействием препаратов летят на дно псевдо-рационализма.

Андрей дергается навстречу, но мой, наверняка, безумный вид останавливает. Подлетаю, хватаю за рукава рубашки и трясу. Выплескиваю боль, вытаскиваю наружу уродливый всплеск.

— Что тебе не хватало? Скажи. Ну! — ткань трещит под пальцами. — Что? Уюта? Разнообразия в еде? В сексе? Андрей, ответь.

— Ира, остановись.

Он пытается осторожно высвободится и обнять.

— Нет. Не дотрагивайся, — прорываю ногтями ткань. — Я растолстела? Так это декрет, Андрей. Так бывает, понимаешь?

— Не в этом дело.

— А в чем? — и тут до меня доходит окончательно.

Не в этом дело.

Ха, твою мать! Оговорочка. Значит все же было. Было!

Больно как, мамочка. Больно…

— Ирин, ты… — рубит ладонью, разрывая ткань окончательно. Заметив мою перемену, взволнованно прочесывает пятерней волосы. — Да блядь! Я не оправдываюсь. И ты не потолстела. Я тебя люблю, понимаешь это или нет?!

Нет дела до мимо идущих людей. Жизнь рушится в бездну. Оттуда не вылезти, не спастись от адского пламени безнадеги. Мне плевать.

На всех плевать.

— Закрой свой рот. Ненавижу! — припечатываю сквозь слезы. — Я тебя ненавижу!

Глава 4

— Не ори! — осекает Игорь. — Что разошелся?