Вскоре после этого произошел неприятный, тревожный случай. В тот день я вела занятия по аэробике в Американском центре, так что за Женни сходила Рокси, и они были уже дома, когда около семи вечера вернулась и я. С порога я услышала, что они в кухне, что Женни заливается истошным плачем и Рокси сердито кричит на нее, как будто девочка сильно ушиблась и напугала маму. Я подумала, что Женни обварилась или обожглась, и кинулась туда. Заплаканное личико Женни все пылало, а Рокси была в ярости. Я поняла, что она ударила дочку и занесла руку, чтобы ударить еще раз. Бедная девочка бросилась ко мне. Рокси зарыдала. «Ненавижу, ненавижу, — кричала она, — ненавижу Женни и Шарля-Анри, на которого так похоже это несчастное отродье, ненавижу свою жизнь, тебя, человечество!» Я принимаю на себя этот поток брани и боли, потому что стою перед ней и сама ругаю ее на чем свет стоит, не за то, что она так бурно переживает — всякий может сорваться, — а за то, что вымещает чувства на Женни. Никогда не думала, что она способна сделать это.
Мы с Женни ушли в гостиную. Мне невольно подумалось, что за всеми вспышками Рокси стоит эгоистическое желание слыть несчастной. У нее всегда это замечалось, и я никогда не понимала ее в этом отношении. Знаю, что она более чувствительна и ранима, и мне не дано понять ее. Я сделана из более грубого материала.
Постепенно рыдания и стуки посуды на кухне стихли, я шепотом успокоила Женни. Буря миновала. Дома, когда мы были девчонками, Рокси после приступов дурного настроения обычно просила прощения. Сейчас она этого не сделала. На пухленькой, залитой слезами щечке Женни еще рдело красное пятно.
16
Те несколько дней, что оставались до решающего свидания с Эдгаром, меня неотступно мучили сомнения. В Калифорнии я всегда любовалась стройными молодыми людьми (и не только любовалась!), и теперь мне предстояло увидеть тело старика. Как он будет выглядеть, когда разденется? Не вызовет ли у меня отвращения? Мне вспоминались бледнотелые пенсионеры в черных носках на пляже в Санта-Барбаре, их животы, красные руки, белая шерсть на спине... Нет, не может быть, ничто не должно помешать моему желанию.
Теперь-то я знала, что французы тщеславны, особенно те, кто любит женщин и держит себя в форме, хотя некоторые подкрашивают волосы. Рокси объясняет это отличным качеством французской диеты, но у нее все французское — отличное (за исключением французских мужей). Мне же кажется, что это каким-то образом связано с сотрудничеством полов во Франции. У нас в Штатах мужчины и женщины находятся в состоянии нескончаемой холодной войны. Чтобы досадить своим любимым и эротически обездолить их, каждая сторона толстеет на почве безнадежности и вражды.
На хрупкие плечи Рокси свалилась еще одна ноша. Она проконсультировалась с мэтром Бертрамом насчет «Святой Урсулы». Может ли она отправить картину на выставку в музей Гетти? Мэтр Бертрам присоединился к точке зрения Антуана де Персана, сказав, что делать это нецелесообразно.
— Это может быть воспринято как предлог, чтобы вывезти картину из Франции, что, в свою очередь, может сказаться на ходе бракоразводного процесса. Понимаю, у вас самые добрые намерения, но ваш поступок может быть расценен как недобросовестный, и это может привести к возбуждению уголовного дела.
Мэтр Бертрам предупредил Рокси, чтобы она не слишком увлекалась злословием по адресу Шарля-Анри. За высказывание типа «Шарль-Анри — порядочная свинья, хочет украсть мою картину» во Франции можно угодить за решетку.
Шарль-Анри позвонил Рокси и сказал, что ему безразлично, что она сделает с картиной, что он и не думал доставлять ей новые хлопоты. Просто Антуан хочет, чтобы все было по закону. Известное дело — адвокаты.
— Тогда скажи! Скажи им, что тебе безразлично, — говорила она в трубку.
Не знаю, что ответил Шарль-Анри. Сама святая Урсула была, казалось, вполне довольна тем, что из-за нее разыгрывается схватка. Но чуть лукавая улыбка, с какой она молила Всевышнего сохранить ее девство, и ее безразличие к сокровищам за ее спиной таили в себе столько врожденного аскетизма, что отречение от радостей земных ничего ей не стоило. Я не могла не почувствовать презрение, с каким она отнеслась бы к сделанному мне подарку.