Развод по-французски

— Вы не находите странным, что надписи сделаны не только на французском, но и на английском? — спросил меня министр, хорошо сложенный, моложавый лысеющий господин с длинными, типично французскими ресницами. — Не представляю, о чем думал прежний министр культуры, — продолжал он, понизив голос и кивнув на мужчину, стоявшего неподалеку. — Он у нас великий ревнитель чистоты родного языка и гонитель английского.

— Да, у него страдальческий вид, — согласилась я, потому что у экс-министра в эту секунду было такое выражение, будто он сел на что-то острое.

— Вы непременно должны побывать в старом дворце Гарнье, — говорил мой министр. — Мы по-прежнему любим его больше всего. Там по-прежнему ставят балеты... Вы любите балет? А скоро будем ставить и оперы.

Этот разговор замечателен по меньшей мере тремя особенностями. Я чувствовала, как от довольно низкого выреза моего платья поднимается кверху горячая волна удивления, минутной незащищенности и удовольствия. Первая особенность: разговор означал, что я могла сносно отвечать по-французски, чтобы убедить собеседника, что со мной стоит разговаривать. Вторая: помимо bonjour, mademoiselle, друзья Эдгара обычно редко удостаивали разговором такую молодую и похожую на секретаршу особу; значит, теперь я выгляжу более взрослой и равной им. Третья: от меня ожидали мнения об опере, следовательно, мой вид показывал, что я чувствую музыку. Да, у меня было мнение, хотя я его не высказала (опера мне безумно, безумно понравилась). Мне было достаточно, что я разговариваю с месье министром, причем без малейшего намека на снисходительность с его стороны. Для меня это был переломный психологический момент. Может быть, первый раз я поверила, что пробьюсь в жизни. Министр продолжал болтать пустяки, как обычно болтают внимательные мужчины с женщинами, заместитель премьера правительства Франции во время entracte в Парижской опере — с Изабеллой Уокер из Санта-Барбары, со мной!

Когда после антракта мы снова занимали свои места, Эдгар привычно коснулся моего локтя. Убеждена, он был непроизвольным, этот собственнический жест, секундный импульс заявить свои права и поддержать меня. Наверное, никто ничего не заметил. Рокси тоже не заметила? Думаю, да, не заметила. Она была счастлива: вечер в опере, министры, мужчины в смокингах, сознание, что она принадлежит к Персанам, — я никогда не видела ее такой сияющей. Чувствовалось, что ребенку в ней идет на пользу это радостное волнение в крови и, если он способен слышать в утробе матери, музыка Доницетти, утверждающая человеческий гений и любовь к жизни.

26

Несчастный не столь несчастен, как он думает, счастливый не столь счастлив, как надеется.

Ларошфуко

В тот вечер я была счастлива, но плохое настроение не проходило. Мне становилось в тягость, что я так долго, дольше, чем когда-либо, нахожусь вдали от семьи, быть может, я даже скучала по тем, кто был в Калифорнии. Отсюда печаль и пустота, которую я чувствовала все сильнее и сильнее и которую заполнял только Эдгар — постель и ужин, и полное взаимопонимание, когда он, гладя мои волосы, давал советы и подбадривал, а я раскидывала ноги.

Шарль-Анри приезжал теперь по субботам и забирал Женни в деревню. В воскресенье он привозил ее в Шартр. Рокси ухитрялась не встречаться с ним ни в один из этих дней. В субботу я одна готовила Женни к поездке, а в воскресенье он уезжал от Сюзанны раньше, чем мы попадали туда. С тех пор как Шарль-Анри ушел из дома, Рокси вообще видела его только три раза: когда он случайно появился у матери в мой первый воскресный обед у нее, потом — когда они вместе были у адвоката, и, наконец, в больнице. Правда, иногда они разговаривали по телефону, но всегда по-французски и всегда о том, как и когда забрать Женни. О том, что Рокси разговаривает с Шарлем-Анри, я узнавала по хнычущим ноткам в ее голосе.

Думаю, у меня тоже будет когда-нибудь ребенок, но сейчас мне кажется, что это верный способ заставить мужчину возненавидеть тебя. Заведя ребенка, ты лишаешь его, мужчину, юношеских радостей, отнимаешь свободу. Конечно, он то же самое делает с тобой, это факт. Потом ни она, ни он не хочет отказываться от ребенка, но и это не приносит им счастья.

После нашей встречи в кафе «Вид на собор» мы виделись с Шарлем-Анри еще несколько раз. Он был обходителен и сдержан. Было видно, что вся его жизнь теперь где-то там, где Магда Тельман и его живопись. Он не слишком интересовался подробностями мировой при разводе, оставляя их Антуану и мэтру Дуано. Беспечность и безразличие бывшего мужа к материальной стороне развода раздражали бывшую супругу, но у меня вызывали симпатию к Шарлю-Анри. Я должна была презирать его за жестокость по отношению к Рокси, но на самом деле он нравился мне и я почти желала ему удачи с новой женщиной.