Развод. Расплата за обман (СИ)

Но и ответить на эту фразу мне нечего. Я и сама не знаю. Пока внутри меня — звенящая пустота, как бывает после громкого взрыва, когда кажется, что нет больше ни единого звука.

— Знаешь, — говорю я медленно, — мне тогда казалось, что я и вправду умерла. Я же любила тебя, Марк, до потери сознания. Я хотела не просто ребенка, я хотела его от тебя. И все эти неудачные попытки, они словно делали меня хуже перед тобой, — я вижу, как он пытается перебить меня, чтобы доказать обратное, но лишь отчаянно машу головой, — может, так и не было, но это мои чувства, понимаешь? И они были именно такими. А потом две полоски на тестах, на всех этих миллионах тестов. И я полюбила его уже в тот самый момент, когда он был всего лишь парой клеток. И заполонил собой весь свет. Я по-прежнему любила тебя, так же сильно. И мне казалось, что невозможно представить еще что-то большее, что может уместиться в сердце, как будто у любви есть размеры и рамки. Но он был частью меня, важной, ценной. И я хотела, чтобы ты любил его так же, как и меня. Тогда у тебя никогда не встал бы вопрос выбора между мной и Колей.

Из моих глаз катятся слезы, я уже не могу их контролировать, и грудная клетка вздымается часто-часто. Коля, прижатый к груди, смотрит на меня внимательно, будто понимает каждое слово, и все это ему не нравится, — брови насуплены, нижняя губа обиженно оттопырена.

— Детка, если бы ты знала, как я ненавижу себя за эти слова. Я отдал бы все на свете, чтобы изменить тот день, — Марк закрывает лицо ладонями и голос его звучит глухо. — Я бы ни за что не пошел запивать алкоголем свои «ущербные гены», не напился до такой степени, что хотел наказать и тебя, и еще больше себя. Этот случай в клубе… никогда, ни до, ни после, я тебе не изменял и не делал ничего такого, что могло причинить тебе боль, клянусь. Ты можешь мне верить или нет, но так оно и есть.

Коля хнычет жалобно, и Соболевский просит у меня сына на руки.

Я не хочу отдавать Колю никому, он так важен и нужен мне сейчас, как будто только так, держа его возле груди, я могу компенсировать произошедшее. Но я сдаюсь. Сыну нужен отец.

Марк берет его осторожно, и пока его руки заняты Колей, я вижу, как из уголка левого глаза у мужа течет слеза. Крупная, прочерчивающая дорожку по его красивому лицу.

— Прости меня, сын. Как я рад, что твоя мама оказалась такой сильной и решительной. Она смогла, а я не смог. Я обещаю тебе быть самым лучшим для тебя отцом, я всегда буду на твоей стороне. Я буду бороться за тебя, буду опорой и поддержкой, буду принимать твой выбор и любить тебя. Тебя и твою маму. Все для вас сделаю.

Я не выдерживаю, отворачиваясь. Это признание такое пронзительное и искреннее, оно ложится заплаткой на рваные раны, успокаивая и примиряя с действительностью. Я верю Соболевскому. Верю, что так же неистово, как он любил меня, он будет любить нашего сына. И готов на все ради нас. Поэтому, внезапно, понимаю, что сейчас готова у него попросить.

— Марк, — ловлю его взгляд, — я не хочу, чтобы твоя мама приходила помогать. И не готова, чтобы ты сидел дома рядом со мной. Но я знаю человека, который смог бы мне помочь с Колей. Я жила с ней, когда была беременной, на съемной квартире. Найди мне Виолу.

Глава 49

И так мне хорошо становится от мысли, что скоро я снова смогу поговорить со своей неожиданной подругой.

Подумать только, раньше у меня было столько друзей и подружек, в институтские годы — большая компания, и казалось, общаться мы будем вечно. Когда так много общего, никакие преграды не страшат.

Только с окончанием института времени стало все меньше, а уж когда в моей жизни появился Марк, все остальное вообще перестало иметь значение.

Все свободное время хотелось проводить с ним, и как-то так сложилось, что он оттеснил собой на второй план вообще весь мир.

Конечно, мы общались с его друзьями, с их женами и подругами — например, у Равиля жена чудесная, но близки мы не стали.

Могли вместе накрыть стол, когда собирались в гостях друг у друга, даже как-то раз на море съездили всей шумной компанией вместе с их детьми.

Только все это было не то.

Не могла я никому позвонить среди ночи или поплакать на плече, да и не нуждалась. А сейчас нуждаюсь.

День проходит спокойно.

Когда мы с Колей наедине, я четко понимаю, что он хочет. И от этого становится тепло.

Мы лежим с ним на большом диване в гостиной, я читаю детскую книжку, изображая голосом то маму — медведицу, то маленького медвежонка, и Коля слушает внимательно, иногда даже замирает, складывая ротик буквой «о».

И тогда мое сердце млеет от счастья, и я забываю обо всем, и даже шрам на его груди под распашонкой кажется чем-то уже естественным и родным.

— Мама тебя так любит, — говорю шепотом, — больше всего на свете, Коленька.

За день я успеваю и отдохнуть, и приготовить ужин — по привычке говорю «нам», хотя ем я одна, а ему все достается в молоке.

И даже на улицу мы выходим ненадолго, постоять у фонаря, пока мягкий и пушистый белый снег медленно осыпается на защиту коляски.