Развод. Ты предал нашу семью (СИ)

— Я еще вернусь. Мне надо подышать…

В дверях сталкиваюсь с худой женщиной, тихо извиняюсь и выхожу на крыльцо.

И не сразу понимаю, что в нескольких шагах от лестницы стоит Глеб, спрятав руки в карманы.

— Вот черт… — короткий смешок, и я прикладываю ладонь ко лбу.

— Рассказывай, — смотрит на меня в напряженном ожидании, переводит взгляд на бумажки в моей руке и делает шаг к лестнице. — Нин. Ты чего молчишь?

Глава 27. Это лирика

— Нина…

Явился. За такси, что ли, проследил?

Каков мерзавец.

Обрюхатил студентку. Но это ладно.

Он одарил меня двойной радостью.

Это что вообще такое! В сорок пять лет после подозрений на рак простаты так четко выстрелить в меня и пробить гормональную защиту.

Вот это наглость.

И только он мог так меня нагнуть.

Сволочь.

— Нина, — в его глазах пробегает тревога.

Вот же бык-осеменитель. Ни стыда, ни совести. Я согласна была на одного, а он меня на двух развел.

— Нина… Только не говори, что ты…

Я спускаюсь на несколько ступеней, сворачиваю заключение узистки в трубочку. Ветерок треплет мне волосы и насмехается над моей удачливостью.

— Ты… козлина, Глеб… — еще на пару ступеней ближе к нему.

Настороженно вскидывает бровь.

— Нин…

Я молча кидаюсь к нему и я в ярости избиваю бумажной трубочкой. Он уворачивается, а я продолжаю его остервенело лупить. По лицу, плечам, рукам.

— Знала бы, что ты мне такое приготовишь, то замуж бы за тебя не вышла!

— Нина!

— Заткнись!

Бац-бац-бац!

По лбу, по щекам, по макушке.

— Я не смог не приехать! Нина!

— Да лучше бы тебя кастрировали! Самец чертов!

Ловко уворачивается, резко отступает в сторону и возмущенно смотрит на меня.

Конечно! Я же на святое покусилась! На его фаберже! Как я посмела такое сказать?!

— Я должен быть тут!

Бросается ко мне, вырывает смятую трубочку из моих рук, когда я опять замахиваюсь, и рычит:

— Тихо!

— Пошел ты! — злобно взвизгиваю на него и толкаю в грудь.

Оторвать бы ему его бубенцы и закопать в клумбе.

Выдыхаю через нос, шагаю к лавочке и сажусь. Дышу тяжело. В пиджаке жарко, по шее скатывается капелька пота.

На крыльце притаились две женщины. Прижали сумочки к груди и переводят взгляды с меня на Глеба и обратно, ожидая продолжения моего отчаяния.

— Тут не на что смотреть!

Из меня так и прет агрессия. Я готова и на этих двух незнакомок кинуться с кулаками. Меня рвет на части.

И это не печаль, ни сожаление, ни страх.

Это дикая злость.

Глеб расправляет бумажную трубочку, рассматривает снимки узи, аккуратно отворачивает их и вчитывается в строчки.

Женщины на крыльце ждут. И кажется, что даже не дышат.

Скоро весна расцветет зеленью, теплом и солнцем. И под этим солнцем я буду злая, беременная и с сильным токсикозом. От запаха цветущих деревьев и кустов меня будет мутить.

Глеб хмурится, пробегает вновь глазами по строчкам, и одна женщина не выдерживает.

— Да что там?!

Он поднимает взгляд, потом опять перечитывает заключение и сглатывает. Его кадык плавно перекатывается под кожей.

— Да елки-палки! — женщина перекидывает сумку через плечо, торопливо спускается к Глебу и заглядывает в заключение.

— Ну? — испуганно отзывается вторая женщина. — Все плохо? Божечки…

— Да тут двойня! — первая женщина охает и хлопает Глеба по плечу. — Поздравляю, папаша! — замолкает на секунду и уточняет. — Ты же папаша, да?

— Я, — Глеб кивает и переводит на меня обескураженный взор. — Двойня?

— А я уж думала, ты помирать собралась, — первая женщина смеется, глядя на меня с теплотой, а затем обращается к подруге, — пошли, Катюх. Это нам хороший знак. Я тебе точно говорю.

— По лотерейному билетику купим, — та перескакивает ступени через одну, — если знак хороший?

— Да что ты на меня так смотришь?! — повышаю я голос на Глебя, который выпал из реальности. — Это ты постарался! Не ветром же задуло!

— Нина, — шепчет Глеб, шагает к лавочке и медленно садится рядом. Повторяет, как одурманенный, — Нина.

— Что?! — рявкаю в его лицо.

— У нас будет двойня, — шепчет он, завороженно вглядываясь в мои глаза.

— У нас разговор шел об одном ребенке, Глеб. Слышишь? Не о двух, — рычу я. — И ты, сволочь, специально.

Поддается в мою сторону в попытке обнять, и я цежу сквозь зубы:

— Нет, Глеб. Мне твои телячьи нежности не нужны. И ты не тут должен быть. И у нас все идет по старому плану. Ничего не поменялось. Рожу двоих, если не сдохну, конечно. И я твои ромашки в газетке, Глебушка, точно тебе в жопу засуну. Так глубоко, что придется идти к проктологу, но даже он тебе не поможет. Ты моих соплей боялся? Да? Соплей не будет, — хватаю его за галстук и тяну к себе, — да я тебя просто убью при гормональной вспышке. Поэтому ты подумай. Может, ты свалишь к молодой и перспективной студентке?

Выхватываю из его рук заключение, поднимаюсь и шепчу:

— И сгинь сейчас, Глеб, с моих глаз. Я тебя очень и очень прошу.

— Ты была права, Нин, — он улыбается и встает, не спуская с моего лица взгляда, — у меня будет пять детей.

— Катись отсюда колбаской.

— Я люблю тебя, — касается моего подбородка, но я отшатываюсь и иду твердым шагом к рыльцу.

— Все это лирика, мой милый! — голос у меня звенит стальным гневом. — Твоя любовь потеряла ценность!