Развод. Вспомни, как мы любили

— Мы что реально напишем книгу?

— Почему нет?

— Ну, знаешь, обычно пары, которые сходятся опять, типа все забывают и начинают все с нуля.

— Ерунда.

— Да, — едва слышно соглашаюсь я. — Это самообман.

— Я устал от самообмана, Машуль.

Я опять падаю на подушки и задумчиво поглаживаю щеку.

— И обязательно напишу про то, как я сейчас неловко себя чувствую, — Виктор поправляет одеяло на груди. — Я такой неловкости не чувствовал даже, когда мы с тобой теряли невинность. Сколько лет я ложился с тобой под одеяло?

— Если честно, то я тоже отвыкла от того, что ты лежишь рядом.

— Мешаю, да?

— Нет, не мешаешь, — хмыкаю, — но места стало меньше. Я тут без тебя от края до края каталась, а сейчас не покатаешься.

— Я знаю в чем проблема.

— Да?

— Иди сюда.

Решительно подтягивает меня к себе и обнимает. Крепко.

— Так лучше?

Одна из морщинок на сердце разглаживается. Мне не хватало его объятий под одеялом.

— Лучше… — шепчу я.

— А так?

Целует в ухо, и по телу пробегает волна дрожи.

— И так… — выдыхаю я.

— И, что, ты не будешь драться, — его рука скользит по груди и животу, — кусаться?

— Я слишком сытая, — сипло отзываюсь я. — Я и забыла, какие ты ужины обычно готовишь.

— Это был коварный план.

Покусывает мочку, проходит рукой по бедру, медленно задирая ночнушку.

— Неловкость проходит? — хрипло спрашиваю я и закрываю глаза.

— Определенно, Машуль, определенно…

Плавит шею поцелуями и жаркими выдохами. В каждом движении много нежности, неторопливости и удовольствия будто после долгой и затяжной разлуки. И не нужны сейчас никакие хитрые позы, эксперименты, потому что есть простое желание растворится друг в друге без посторонней мишуры.

— Машуля, — на выдохе берет меня под мой стон. Мягко закрывает ладонью мой рот, — тише… можешь кусаться, разрешаю…

И я вгрызаюсь в его ладонь, когда он вжимается в меня. Горячий, требовательный и неумолимый.

— Машуля…

Нас одновременно накрывает волна густого удовольствия, и мы на несколько секунд ныряем в сладкую пульсирующую бездну. Я слышу, как бьются наши сердца, как наши выдохи вдохи сплетаются в один узор жизни.

— Вот теперь ты хочешь кататься от края к краю кровати, — прерывисто спрашивает Виктор.

— Нет…

— Тогда спи.

— Раскомандовался. Кстати, тебе еще чемоданы свои обратно тащить.

— Не беспокойся, — зевает Виктор. — Мои вещи уже собирают.

— Ты уже и это успел…

— Ну, пока меня пускают обратно, нельзя медлить, — Виктор посмеивается в шею. — Потом тебе будет лень опять мне собирать чемоданы.

— Я кольца не выкинула, Вить… — кусаю губы. — Хотела, но не смогла…

— Надо выкинуть.

Молчу и жду пояснений.

— Будут другие кольца, Маш. Новые. Вместе и выкинем.

— Вот это точно странно, — растерянно шепчу. — Мы странные.

— Я вот дал себе обещание, что эту обручалку больше не надену, но надену новую, — зарывается в мои волосы лицом и зевает. — Снял же.

— Ты хитришь.

— Да.

— Мы не будем выкидывать старые обручалки. Мы их оставим, — устраиваю голову на подушке. — Они часть нас, а мы приняли решение не отворачиваться и не бояться прошлого.

— Верно.

— Надо еще твою маму обрадовать…

— Я думаю, что девочки это сделали, — Виктор вздыхает. — Он подозрительно сегодня молчит. Ждет, когда мы, как умные и взрослые, сами все ей расскажем. Она тоже любит хитрить.

Эпилог

— Рома, смотри сюда, — у Нади в одной руке — погремушка, а в другой она держит телефон. — Утю-тю-тю, Рома…

Рому сестры одели в костюм зайчика из белого плюша с длинными ушами. Вчера он был цыпленком, позавчера — олененком.

Сидит, глазами лупает на погремушку, улыбается и тянет к ней ручки.

— Фоткай, — шепчет Лиза. — Пока смотрит.

— Да фоткаю, блин, фоткаю.

— Да подождите, — Дашка кидается к брату, — морковку забыли.

Сует в руки недоуменного Ромы игрушечную морковку, поправляет уши и возвращается к Наде.

— Вот теперь фоткай.

Такой милый пупс и сразу так не скажешь, что ночью он обращается в орущего демоненка, который рыдает от того, что не может выбрать какую ему взять грудь. Хочет две, но рот-то у него один.

— А теперь давай папу, — шепчет Лиза и разворачивает Надю к Виктору, который дрыхнет в кресле, улучив момент. — А потом маму…

А я тоже почти сплю, затаившись у гладильной доски, недоумевая уже пару минут, почему утюг холодный.

Ну да, к сети не подключен.

— Вить…

— Что? — сквозь сон бубнит Виктор

— Утюг, кажется, сломался, — зеваю я в ладонь. — Посмотри, а.

— Сейчас…

Подходит только через несколько минут. Встает рядом, и я вручаю ему утюг:

— Холодный. Не нагревается.

Виктор касается утюга, крутит температурное колесико, смотрит на вилку, которая валяется на полу у его ног, на пустую розетку и опять тиранит колесико.

— Не работает, — тяжело вздыхаю я. — Сломался.

— Угу, — Виктор отставляет утюг и озадаченно поглаживает небритую щеку. — А как сломался-то?

— Не знаю.

— Может, мы им скажем? — едва слышно отзывается Лиза.

— Подожди, — отвечает Даша, и голосок дрожит от подступающего смеха.

Рома крякает, и я настороженно оглядываюсь на него. Расплывается в улыбке, тянет морковку ко рту и фыркает.

— Так, — Виктор тоже оборачивается. — Мы готовы опять покричать?

Рома щурится на него и неуклюже валится на подушки, тихо агугнув.