Разводящий еще не пришел

На попутной машине Бородин быстро оказался в Нагорном. Наташа ожидала его возле кинотеатра. Он увидел ее еще издали, едва завернув за угол магазина «Военная книга». Она стояла возле щита с афишами. Дул северный ветер, нес с гор дыхание снегов. По тому, как Наташа продрогла, Бородин понял, что она ожидает его по меньшей мере около часа, надо скорее увести ее отсюда или в кино, или домой, увести не только потому, что она озябла, но еще и потому, что не хотелось, чтобы знакомые офицеры его видели рядом с женщиной... И все же, когда он взял ее под руку, предлагая пройтись немного, впереди показался лейтенант Узлов с колхозной фельдшерицей Лидой. Узлов лихо козырнул Бородину, взглядом измерил Наташу с ног до головы, потом помахал майору выразительно: мол, и ты, секретарь, не теряешься. Лейтенант довольно бесцеремонно чмокнул девушку в щеку. Лида отскочила от него, вытерла лицо белой варежкой. «Неужели пьян?» — подумал Бородин, еле сдерживая себя, чтобы не сделать замечание Узлову. Тот отвернулся и что-то говорил фельдшерице. Лида громко смеялась, махая руками, не то звала его к себе, не то предупреждала, чтобы он не подходил к ней.

Бородин заспешил с Наташей вдоль улицы, ведущей к баракам строителей. Он уже успокоился и считал, что здесь, на этой тихой окраине, не может встретить знакомых. Но неожиданно совсем неподалеку заметил Дроздова. За спиной у врача — рюкзак, и было похоже, что капитан медицинской службы собрался совершить не ближнюю прогулку. Врач увидел Бородина, но ничего не сказал и, прибавив шагу, вскоре свернул к домику, одиноко стоявшему возле небольшой рощицы. За ним в километре начинался лес, а еще дальше возвышались горы с многочисленными отрогами, припудренные ранним снегом.

— Теперь успокоился? — спросила Наташа, когда они оказались в ее комнате. Она поставила чайник на плиту, убрала со стола чертежи и, облокотившись на стол, улыбнулась: — Такой большой, а людей боитесь. Я заметила, как вы нервничали...

— Это не боязнь. — Бородину не хотелось продолжать об этом разговор, и он спросил: — Где же Алеша? Гуляет?

— Нет, он у дяди.

— У вас есть дядя? И он живет в Нагорном?

— Да.

— Кто же он?

— Секрет.

— Опять секрет! О, женщины, сколько у вас секретов! Неужели вы сотканы из одних секретов? Как же тогда с вами разговаривать? Вы рискуете попасть под суд за выдачу... государственной тайны, — пошутил Бородин, принимая слова Наташи за выдумку, ибо был уверен, что, если бы на самом деле у нее был дядя, она давно бы сказала ему об этом, ведь не умолчала о своем замужестве, призналась, когда он первый раз провожал ее домой. Правда, имя мужа она ни разу не произнесла, называла его просто «он». «Он собирался поступить в академию. Где сейчас, не знаю». «Он не таков, чтобы прощать». «Он особенный, в этом я крепко уверена». «Он не виновен, что я оказалась одна». Лишь совсем недавно, по настоянию Бородина, Наташа поведала причину, побудившую ее уехать от мужа, а по ее словам — бросить и бежать, скрыв от него беременность. Об этом она рассказывала долго, жестоко ругая себя.

Ее мать — депутат городского Совета. Наташа, будучи студенткой третьего курса строительного института, влюбилась в него, курсанта артиллерийского училища. Когда он окончил учебу, они поженились. Мать не разрешила брать его фамилию, ибо Гурова — фамилия известная. Служил он у черта на куличках. В гарнизоне ни квартиры, ни воды, ни театров. Мать в письмах умоляла бросить все, уехать. Наташа не выдержала, поддалась материнским уговорам... Закончила учебу в институте и вот отважилась поехать с сыном в Нагорное на стройку. «Мать я возненавидела, она отняла у меня его. И себя я ненавижу. Я поступила жестоко, он любил меня. Ошибку исправить невозможно, да и зачем? От него ни одного письма, значит — отрезал, и правильно поступил».

Когда Бородин в тот вечер попытался смягчить ее рассказ тем, что надо найти его, как-то уладить дело, она воскликнула: «Разве вы, Степан Павлович, не мужчина, разве вы не так поступили бы!» Голос ее был сухой и резкий, и Степан понял, что, если бы он возвратился к ней, она, пожалуй, возненавидела бы этого человека только за то, что простил ее.

— Я думаю, вас не удивит, если скажу: полковник Водолазов Михаил Сергеевич — мой родной дядя, — сказала Наташа таким тоном, будто Бородин давно знал об этом и сообщает она только для того, чтобы как-то продолжить начатый разговор. Бородин не отозвался, да едва ли он услышал, что она сказала: в эту минуту Бородин мысленно сравнивал ее с покойной женой. Чем-то Наташа напоминала Катю — не то голосом, звонким и чистым, не то внешностью: прямой, Катин, нос, чуть вздернутые уголки губ (людям казалось, что Катя улыбается, когда она вовсе не улыбалась); всегдашняя жизнерадостность была дана ей самой природой, как родинка на лице: смейся, плачь, негодуй или страдай — ничто не устранит это пятнышко. Так вот и у Гуровой — даже когда она ругала себя за жестокость по отношению к нему, лицо ее светилось доброй улыбкой...