Разыскания истины

Следовательно, люди никогда не должны были бы заключать подобным образом от частного к общему, но они не умеют судить только о том, что видят; они всегда впадают в крайность. Монах такого-то ордена великий человек, человек добродетельный; из этого они заключают, что весь орден состоит из великих людей, людей добродетельных. Точно так же монах такого-то ордена злонамерен;

следовательно, весь этот орден извращен и злонамерен. Но эти последние суждения гораздо опаснее первых, потому что всегда

310

должно хорошо судить о ближнем своем; по причине же злобы людской дурные суждения и речи, порочащие репутацию других, нравятся гораздо больше и гораздо сильнее запечатлеваются в уме, чем добрые суждения и речи о нем.

Когда светский человек, следующий своим страстям, привязывается сильно к своему воззрению и утверждает в порыве своей страсти, что имеет основание следовать ему, тогда справедливо считают его упорствующим, и он сам сознает это, как только пройдет его страсть. Точно так же, когда религиозный человек, проникнутый тем, что говорит, и убеждающийся в истине религии и тщете всего мирского, хочет силою своего разума противостоять беззаконию других и ревностно обличает их, тогда светские люди решают, что это упорный человек и заключают, таким образом, что люди набожные упорны. Они решают даже, что люди добродетельные гораздо упорнее развратных и злых, потому что последние защищают свои мнения лишь сообразно различным волнениям крови и страстей и не могут долго сохранять те же чувства; они отказываются от них. Тогда как люди набожные твердо отстаивают свои мнения, потому что они опираются лишь на основания непоколебимые, не зависящие от столь непостоянной вещи, как циркуляция соков и крови.

Вот почему большинство людей решает, что люди набожные столь же упорны, как порочные. Дело в том, что люди добродетельные столь же страстно привязаны к истине и добродетели, как дурные — к пороку и лжи. И те и другие говорят почти одинаковым образом, отстаивая свои воззрения, в этом они похожи, хотя различаются по существу. Людям же, не углубляющимся в разницу доводов, этого достаточно, чтобы решить, что они схожи во всем, раз они походят друг на друга по манере суждения, свойственной всем людям.

Следовательно, набожные не упорны, они только тверды, как и должно быть; порочные же и вольнодумцы всегда упорны, хотя бы лишь один час держались своего мнения, потому что только тогда бываешь упорным, когда защищаешь ложное воззрение, хотя даже отстаиваешь его недолгое время.

То же происходит с философами, отстаивавшими химерические воззрения, от которых они отказались потом. Они требуют, чтобы другие, защищающие истины постоянные, достоверность которых для них очевидна, отказались бы от них, как от простых мнений, подобно тому как они это сделали с теми, в которых они так некстати упорствовали. И так как нелегко быть снисходительным к ним в ущерб истине и так как любовь, которую, естественно, питаешь к истине, заставляет защищать ее с жаром, то они решают, что вы упорны.

Со стороны этих лиц было ошибкою защищать с упорством свои химеры, но другие правы, отстаивая истину с твердостью и силою духа. Манеры тех и других одинаковы, но мнения различны, и эта разница во мнениях и делает то, что одни тверды, а другие упорны.

311

ЗАКЛЮЧЕНИЕ ТРЕХ ПЕРВЫХ КНИГ

В своем начале этого сочинения я различил как бы две части в простом и неделимом существе души, одну — чисто пассивную, другую — пассивную и активную вместе. Первая есть разум или познавание, вторая — воля. Я приписал разуму три способности, так как тремя способами получает он свои модификации и свои идеи от Творца природы. Я назвал его чувством, когда он получает от Бога идеи, смешанные с ощущениями, т. е. чувственные идеи по поводу известных движений, происходящих в его органах чувств в присутствии предметов. Я назвал его воображением, или памятью, когда он получает от Бога идеи, смешанные с образами, идеи, представляющие своего рода слабые и бледные ощущения, которые разум воспринимает лишь по причине некоторых отпечатков, образующихся и возбуждающихся в мозгу течением животных духов. Наконец, я назвал его чистым разумом, или чистым познаванием, когда он получает от Бога совершенно чистые идеи истины, не смешивающиеся с ощущениями и образами: не по связи своей с телом, но по связи своей со Словом или премудростью Божественной; не потому, чтобы он находился в мире материальном и чувственном, но потому, что он пребывает в мире нематериальном и умопостигаемом; не для того, чтобы познать вещи преходящие, нужные к поддержанию телесной жизни, но чтобы постичь истины непреходящие, которые поддерживают в нас жизнь духовную.