Разыскания истины

Но особенно тщательно следует избегать влияния людей с такого рода ненормально развитым воображением, какое мы встречаем у людей светских, претендующих на свободомыслие, чего они достигают без труда. Ибо в настоящее время стоит только с уверенным видом отрицать первородный грех, бессмертие души или же осмеивать какое-нибудь воззрение, принятое церковью, чтобы большинство людей приписало вам редкое качество ума — свободомыслие.

Эти люди со своим небольшим, но живым умом, со своим гордым и свободным видом подчиняют воображения слабые и заставляют их поддаваться живым и правдоподобным речам, которые, однако, не имеют никакой цены для умов вдумчивых. Их выражения очень удачны, но доводы жалки. Однако так как люди, как бы рассуди-

221

тельны они ни были, предпочитают поддаваться чувственному удовольствию, получаемому от внешности и выражений, чем утруждать себя рассмотрением доводов, то такие умы увлекают их скорее, чем кто-либо другой, и, следовательно, передают им свои заблуждения и свою зловредность вследствие своей власти над их воображением.

ГЛАВА III

I. О силе воображения известных писателей. — II. О Тертуллиане.

I. Одним из самых сильных и замечательных доказательств влияния одного воображения на другое служит способность известных писателей убеждать без всяких доводов. Например, у Тертуллиана, Сенеки, Монтеня и некоторых других слог так увлекателен и блестящ, что ослепляет разум большинства людей, хотя он лишь бледное отражение, как бы тень воображения этих писателей. Их речи, хотя и мертвые, обладают большею силою, чем рассуждения других людей. Они входят в душу, проникают ее, так овладевают ею, что заставляют повиноваться себе, хотя сами остаются непонятными; они заставляют подчиняться своим повелениям, хотя последние и неизвестны нам. Хочется верить, но мы не знаем чему, и если мы захотим узнать, чему же мы желаем верить, и если мы, так сказать, приблизимся к этим призракам, чтобы рассмотреть их, то часто они рассеиваются, как дым, со всем своим блеском и великолепием.

Хотя сочинения названных мною авторов очень пригодны к тому, чтобы показать, какую силу имеет одно воображение над другим, и хотя я их предлагаю как пример, однако я не имею намерения осуждать их всецело. Я не могу не ценить некоторых красот их, не могу не принять во внимание всеобщего одобрения, каким пользовались они в течение нескольких веков.' Итак, я должен сказать, что я высоко ценю некоторые сочинения Тертуллиана, особенно его «Апологию» против язычников, его книгу предписаний против еретиков и некоторые места сочинений Сенеки, хотя и не ставлю высоко книги Монтеня.

II. Тертуллиан действительно был человеком глубокой эрудиции, но у негр память была сильнее рассудка; он обладал скорее проницательным и широким воображением, чем проницательным и обширным умом. Несомненно, он был мечтателем в том смысле, как я объяснил выше, обладал почти всеми качествами, которые я приписал мечтательным умам. То почтение, которое он питал к видениям и пророчествам Монтеня, служит неопровержимым доказательством слабости его рассудка. Его пылкость, увлечение, энту-

* См. Пояснения.

222

зиазм по незначительным поводам наглядно указывают на ненормальное развитие его воображения. Сколько преувеличений в его гиперболах и фигурах! сколько громких и красивых доводов, которые убедительны только силою своего внешнего блеска и подчиняют разум, ослепляя и помрачая его!

К чему, например, этому писателю, когда он хочет оправдать то, что предпочел плащ философа обычной одежде, говорить, что некогда этот плащ был в употреблении в Карфагене? Разве теперь можно носить ток и брыжи, ссылаясь на то, что наши отцы носили их? И могут ли женщины носить фижмы и шапочки иначе, как во время карнавала, когда они наряжаются, чтобы замаскироваться?

Что хочет он вывести из своих пышных и великолепных описаний перемен, происходящих в мире? разве они могут оправдать его? Меняются фазы луны; меняются времена года; меняется вид деревни зимою и летом; бывают наводнения, затопляющие целые провинции;

землетрясения, поглощающие их; построены новые города; основаны новые колонии; произошли вторжения народов, опустошившие целые страны, — словом, вся природа подвержена перемене, следовательно, и он имел основание сменить тогу на плащ! Какое отношение между тем, что он хочет доказать, и между всеми этими переменами и многими другими, которые он тщательно выискивает и описывает в темных, натянутых и напыщенных выражениях?1 Павлин меняется при каждом своем шаге; змея, пролезая в узкую щель, сбрасывает свою кожу и обновляется; следовательно, у него было основание переменить одежду! Разве можно хладнокровно и спокойно выводить подобные заключения и разве можно было бы не смеяться, видя как автор выводит их, если бы он не ослеплял и не помрачал разума читателей!