Разыскания истины

Доказательства же бытия Бога и свойств Его, выведенные из той идеи, которую мы имеем о бесконечном, суть доказательства непосредственного созерцания. Когда мы усматриваем одним созерцанием ума бесконечное, мы усматриваем, что есть Бог; ибо в идее о бесконечном заключается необходимое бытие, и одно бесконечное может дать нам идею о бесконечном существе.' Первый принцип всякого нашего познания заключается в том, что не сущее не созерцаемо; и из него следует, что, если мы мыслим о бесконечном, бесконечное должно существовать; ясно также, что Бог не есть обманщик, ибо зная, что Он бесконечно совершенен; а в бесконечном не может быть недостатка в каком-либо совершенстве, для нас становится очевидным, что Бог не хочет обманывать нас, и Он даже не может этого, так как Он может лишь то, что Он хочет или что Он способен хотеть. Итак, Бог существует, и это Бог истинный, никогда не обманывающий нас, хотя и не всегда Он просвещает нас, и хотя мы часто ошибаемся, если Он не просвещает нас. Все эти истины представляются путем простого созерцания уму внимательному, хотя, по-видимому, мы и рассуждаем здесь; эти рассуждения, однако, нужны лишь для того чтобы изложить эти истины другим. Эти истины следует принять за неоспоримые принципы, на основании которых должно рассуждать; ибо, признав, что Бог не находит удовольствия в обманывании нас, мы можем приступить к рассуждениям.

Достоверность веры, очевидно, также зависит от принципа, что существует Бог, не способный обманывать нас; ибо для умов, способных к строгому вниманию, бытие Божие и непогрешимость божественного авторитета представляются не догмами веры, а скорее естественным познанием и общими понятиями; хотя обладание подобным умом, способным ко вниманию, достаточному для должного понимания этих истин, а также желание прилежать к пониманию их, есть особый дар Божий.

Из принципа, что Бог не обманщик, следовало бы заключить еще, что мы действительно имеем тело, с которым мы связаны совершенно особым образом, и что нас окружают многие другие тела; ибо мы внутренне убеждены в существовании тел благодаря постоянным ощущениям, вызываемым Богом в нас; от веры в существование их мы не можем отрешиться рассудком, хотя мы можем отрешиться рассудком от того, что эти тела, согласно показаниям наших чувств, имеют известные свойства и совершенства, ибо таковых свойств они на самом деле не имеют. Следовательно, мы не должны думать, что тела таковы, какими мы их видим или какими воображаем; мы должны лишь думать, что они существуют и что они таковы, какими мы их постигаем рассудком.

' См. две первые Беседы о метафизике.

541

Но для того чтобы рассуждать, держась известного порядка, нет нужды рассматривать вопрос, есть ли у нас тело и существуют ли другие тела около нас, или мы имеем от тел ощущения, хотя самих тел не существует. Этот вопрос заключает в себе слишком большие трудности, и пожалуй, ни для усовершенствования наших познаний, ни даже для точного знания физики, морали и других наук вовсе нет необходимости решать его, как это можно было бы думать.

Мы имеем в себе идеи чисел и протяженности, бытие которых неоспоримо и природа которых неизменна; эти идеи вечно доставляли бы нам материал для мышления, если бы мы пожелали узнать все отношения их. А в силу оснований, которые небесполезно изложить, нам необходимо начать рассматривать своим разумом эти идеи. Ниже следуют три главных основания к тому.

Первое, что это самые ясные и самые очевидные идеи. Для избежания заблуждения должно сохранять очевидность в своих умозаключениях, а потому ясно, что следует рассуждать об идеях чисел и протяженности, а не о смутных или сложных идеях физики, морали, механики, химии и всех прочих наук.

Второе, что это самые отчетливые и самые точные идеи, особенно идеи чисел. Приобретаемая в арифметике и геометрии привычка не удовлетворяться до тех пор, пока не познаешь точно отношений вещей, сообщает разуму известную точность; этой точности не имеют люди, удовлетворяющиеся вероятностями, которыми переполнены другие науки.

Третье, и главное, основание состоит в том, что эти идеи" служат неизменными образцами и общими мерилами для всех остальных вещей, которые мы познаем и которые доступны познанию. Люди, в совершенстве изучившие отношения чисел и фигур или, вернее, искусство делать необходимые для познания их отношений сравнения, обладают своего рода универсальною наукою и весьма верным средством, чтобы открыть с очевидностью и достоверностью все, что не превосходит пределов среднего ума. Люди же, не изучавшие этого искусства, не могут открыть с достоверностью сложных истин, хотя бы у них были весьма ясные идеи о вещах, сложные отношения которых они стараются узнать.