Разыскания о начале Руси. Вместо введения в русскую историю

Переводы эти в житии названы письменами русскими. Но такое название нисколько не должно нас затруднять. Оно могло быть уже в первоначальной записке о путешествии Константина в Хазарию. В эпоху солунских братьев русь уже проникла в Крым; что подтверждается нападением ее на Царьград, нападением, которое, как мы говорили, обуславливалось присутствием русского влияния или русского владычества на берегах Боспора Киммерийского (это присутствие руси в том краю подтверждается и арабскими известиями). Но возможно также, что это название принадлежит собственно редакции жития, то есть тому времени, когда русь, господствуя в стране черных болгар, уже получила болгаро-славянскую письменность, которую поэтому могли иногда вместо «славянской» называть «русскою». Что корсунские Евангелие и Псалтырь были написаны собственно не на русском, а на болгарском языке, это ясно. Повторяем, никаких следов русского перевода мы не имеем; а если б он существовал на Корсуни, то крещеной руси потом не было бы нужды усваивать себе богослужение и переводы на языке древнеболгарском. Между тем все данные подтверждают, что и начало русского христианства было также в Крыму; что оно возникло между руссами после их соединения с черными болгарами, что в нашем христианстве первенствующая роль принадлежит все той же Корсуни. Недаром и самый главный акт в истории нашего христианства, то есть крещение Владимира, совершился именно в Корсуни. Археологические изыскания доказывают, что и первые киевские храмы, например Десятинная церковь, были созданы по плану и образцу именно храмов корсунских.

Итак, мы полагаем, что солунские братья действительно нашли в Корсуни восточнославянскую азбуку и начатки собственно болгарских переводов. Они благоразумно и искусно воспользовались этой письменностью для своей миссии к славянам моравским. Мы, собственно, отрицаем изобретение ими письмен; но затем остаются за ними огромные заслуги по устроению и распространению этой письменности. По всей вероятности, они привели в более стройный порядок славянскую азбуку, продолжали дело перевода, исправляли переводы прежние и особенно много заботились о списывании богослужебных книг. Эти восточнославянские книги, принесенные ими в Моравию, действительно могли показаться там вновь изобретенными письменами. Что же касается дунайских болгар, то здесь эта письменность, по всей вероятности, была распространена собственно учениками солунских братьев, которые по смерти Мефодия принуждены были, вследствие гонений, покинуть Моравию и удалиться в болгарию. Таковы знаменитые седмичисленники Горазд, Наум, Климент, Сава и Ангеларий. Кирилловское письмо тем легче могло восторжествовать здесь над другим письмом (глагольским), что само оно (то есть кириллица) было собственно болгарского происхождения.

Краткое известие жития о русских письменах, найденных в Корсуни, и о человеке, научившем Константина русской грамоте, не осталось без кривых толков и у наших старинных книжников. Оно служит наглядным примером тому, как неудобопонятные места древнейших памятников подвергаются произвольным толкованиям со стороны позднейших списателей. Упомянутое известие породило у русских книжников домысел о том, что русская грамота никем не изобретена, но самим Богом явлена в Корсуни некоему благочестивому русину во дни царя Михаила и матери его Ирины и что от этого русина Константин Философ научился русской грамоте, которую ввел между моравами, чехами и ляхами, откуда она потом была вытеснена ревнителем католического обряда Войтехом. Это сказание встречается в рукописи XV в., принадлежащей Московской духовной академии, в той же рукописи, где находится Паннонское житие Константина Философа (См.: Чт. Общ. ист. и др. 1863. № 2). Достоуважаемый автор исследования «О времени происхождения славянских письмен» справедливо называет это сказание позднейшим домыслом (С. 101). Но мы не можем согласиться с его мнением, что этот домысел породил вставку о русских письменах в самом житии Константина. Очевидно, дело произошло наоборот, то есть, как мы выше заметили, плохо понятое известие Константинова жития породило сказание о русских письменах, явленных самим Богом некоему русину. Читая известие, что Константин нашел в Корсуни русские письмена, пытливый книжник не мог не задать себе вопроса: а откуда же взялись эти письмена, – и решил его совершенно в духе своего патриотизма и благочестия[137].