«Можно!» — всю жизнь твердил и уверенно заключал в итоге своей многолетней работы Лосев, в итоге, который сведен, по авторскому обыкновению, в «одну фразу» космологического рассуждения. Тем самым он возвратил нам
1.7. К философии чуда
Хорошо известно, что плодотворный диалог или дискуссия возможны только тогда, когда все участвующие стороны заранее договорились о терминах. Одинаковое понимание тех или иных ключевых слов — вот естественная основа, как теперь модно выражаться, для плодотворной коммуникации. Но есть термины и, соответственно, скрытые за ними понятия и подчас целые области идей, для которых такой договор представляет необычайную трудность. И трудность возникает прежде всего потому, что ради одного-единственного слова договаривающиеся стороны вынуждены формулировать и сопоставлять ни много ни мало, как основные принципы собственного мировоззрения.
Как установить точки соприкосновения, например, в вопросе о том, что такое чудо? Возможен ли такой договор и в последующем какое-либо понимание, если одна сторона убеждена, что
В любом начале волшебство таится,
Оно нам в помощь, в нем защита наша…
— это из стихов Иозефа Кнехта, героя «Игры в бисер» Германа Гессе 2
. Скорее всего, когда подобного рода позиции (вернее выразиться, оппозиции) все-таки вынужденно встречаются в одном месте и в одно время, когда им предлежит одно и то же чудесное явление, требующее переживания и осмысления, тут скорее всего возможен только прямой конфликт, только грубое столкновение. Вот характерное подтверждение тому — эпизод, который описан в воспоминаниях архиепископа Иоанна Шаховского, опубликованы они в третьем выпуске «Вестника русского христианского движения» за 1982 год:«Весной 1918 года, 15-летним мальчиком, я прибыл из Тулы в Москву для хлопот о моей матери, сидевшей в Бутырской тюрьме. В эти дни Москву облетел слух о некоем событии, случившемся у Никольских Ворот. Я тоже пошел к этим Воротам. Я увидел там толпы людей. Большая икона Святителя Николая Чудотворца висела над Воротами. Она была занавешена красной материей. Материя была прибита гвоздями к краям иконы и закрывала ее всю. И вот, в этот тихий солнечный день москвичи увидели, что эта красная материя, закрывавшая икону, во-первых, разорвалась сверху донизу; и далее, полоски материи стали, как ленточки, отрываться от иконы сверху вниз, и падать на землю… Я стоял среди благоговейной и сосредоточенной толпы. Икона, на глазах у всех, очистилась совершенно от красной материи, ее закрывавшей. И вдруг я услышал позади себя выстрелы, один, другой, третий. Я оглянулся и увидел парня в солдатской одежде. Он стрелял из ружья, метя в икону. Лицо его было типично русское, крестьянское, круглое, с напряжением, но без всякого выражения. Очевидно, он, исполняя чье-то распоряжение, стрелял в икону Святителя. Метки от пуль его оставались на иконе, уже ничем не закрытой. <…>
Я видел, — заключил архиепископ Иоанн Шаховской, — как в своей одержимости грешная Русь расстреливала свои святыни, а Русь святая молитвенно созерцала чудесное знамение Божией силы над миром» 3
.Да, вот так и расколот мир людской: одним, принимающим чудо как должное, даровано прежде всего