Разыскания о жизни и творчестве А.Ф. Лосева

Нет слов — завидный у книги оказался читатель. Так не Русова ли пометки остались на страницах библиотечного экземпляра? К сожалению, оба письма этого замечательного читателя стали доступны нам в виде машинописной копии (в архиве есть и рукопись), потому простейшую операцию сличения почерка проделать сразу не получилось. Кроме того, общая тональность писем явственно свидетельствовала, что корреспондент был давно знаком адресату и потому, не трудно предположить, должен быть «в курсе» не столь давних перипетий с «Диалектикой мифа». Все это заставило искать следы Н.Н. Русова в некоторых отечественных архивах. Результат не замедлил: в Отделе рукописей Российской Национальной библиотеки (г. Санкт-Петербург) в фонде Э.Ф. Голлербаха, старинного друга Н.Н. Русова, оказалось большое количество писем последнего. Сравнить почерки и убедиться, что эти письма заполнены уже знакомыми нам буквами-бисеринками и что излюбленные чернила в письмах черные, не составляло особого труда. Но в некоторых посланиях к Голлербаху сообщалось и нечто более интересное для нашей темы. Так, в письме от 21 января 1929 года Н.Н. Русов признавался: «Сейчас я больше работаю для себя, в уединенном чтении, размышлении — меня завлекли проблемы чисто отвлеченные: логика и гносеология, для чего нужны математика, языки…». И чуть ниже добавлял: «Из философов медленно поглощаю богатейшие книги нашего А.Ф. Лосева» ³¹. В письме от 24 декабря 1929 года есть новая информация: «Попадались ли когда-нибудь в твои руки философские книги А.Ф. Лосева? Я с ним сблизился. Мыслитель фундаментальный, своеобразный, увлекательный в стиле и в развертывании своих обдумываний» ³². А позже (открытка от 4 января 1930 года), видимо, в ответ на просьбу Голлербаха сообщается домашний адрес Лосева — теперь, выходит, философ интересует обоих. Сохранился в переписке и такой несколько загадочный след — он тоже скорее всего лосевский: «У тебя должен быть экземпляр Мифологии в не сброшюрованном виде, который ты читал в Узком. А сама книга — изъята» ³³. Нужно учесть, что это написано на открытке (от 20 июля 1930 года), где по определению предполагается стиль не только телеграфный, но и не без шифровки. Потому вполне правдоподобно будет предположение, что лапидарно и сдержанно речь идет здесь о «Диалектике мифа» и — это уже вдвойне важно для нас — о явно нестандартном знакомстве с нею по гранкам или, вероятнее, методом выноса бумаг из типографии россыпью, до выхода издания в свет. Да, эта книга находила своих читателей самыми разнообразными и невероятными способами, так почему бы не отыскаться еще и такому, тоже вполне легендарному.

2.5. Домик у горы Дивьей

«Этот разговор проходил 1-го мая 1933 г. на Беломорстрое. Уже высилась красавица Маткожненская плотина, издали привлекая взор своим кокетливым, матово-зеленым ажуром. Уже приходил к концу восьмикилометровый 165-й канал, на котором круглые сутки стоял гул от подрывных работ, похожий на войну 1914–1915 гг. на западном фронте, и из которого из одного было извлечено больше миллиона кубометров самых разнообразных пород. Велось последнее наступление для открытия Беломорско-Балтийского Канала летом этого года и для сдачи его тут же в эксплуатацию.

Мы отменили свои выходные дни с тем, чтобы компенсировать их впоследствии. И 1-е мая было нашим первым праздничным днем после двух месяцев работы».

Так буднично и с точным знанием дела, изобличающим в авторе заправского строителя гидротехнических сооружений, а вернее сказать, каналоармейца со стажем, начинается одна из повестей А.Ф. Лосева под названием «Из разговоров на Беломорстрое» ¹. Герои повести, в недавнем прошлом всяческие анархисты или вредители, а теперь, после сталинской перековки, просто ударники Беломорстроя решили с умом использовать редкостный случай относительно длительной передышки и горячо откликнулись на призыв своего коллеги, от лица которого ведется повествование, — «собираемся у меня в Арнольдовском поселке». И собрались, чтобы вести философскую дискуссию о непростой связи технических усовершенствований и прогресса цивилизации (тема, что и говорить, вполне естественная в кругу образованных ИТРов), но также о проблемах выбора и ответственности, о судьбе и случае, о теории и практике, о художественном и целесообразном, о мере (эстетической) и порке (разумеется, кнутом)… Можно было бы еще перечислять много важных категорий, а можно выразиться и в двух словах — рассуждали они о смысле жизни. Признаться, жутковато следить за прихотливыми извивами этой ученой и временами весьма горячей дискуссии, случившейся вдали от университетских кафедр на фоне не слишком изысканных лагерных декораций. В этих хорошо им изученных декорациях реально пребывал и сам автор повести.