Разыскания о жизни и творчестве А.Ф. Лосева

Во-вторых, находит Лосев, пространство мира в античном космосе не просто наполнено (всегда хоть чем-то) и рельефно, – в этой характеристике, как уже отмечалось, больше корреляций с общей теорией относительности. Оно еще переменчиво, изначально подвижно – и тут зона аналогий и параллелей лежит преимущественно в специальной теории относительности. Доказанная Эйнштейном зависимость линейных размеров тела и связанных с ним временных интервалов от скорости движения этого тела как нельзя лучше соответствует, по Лосеву, таким особенностям античного мировидения, как широкомасштабная напряженность любой категории, необходимой для представления космоса, беспредельное и непрерывное их становление. Пространство, пишет Лосев, «может сгущаться и разрежаться в зависимости от тех или иных условий. <…> Время – также сжимаемо и расширяемо. И это – не субъективная иллюзия, но – объективное свойство самого времени. Любая категория – интенсивна» ¹⁰. Приведенный пассаж из книги «Античный космос и современная наука» непосредственно рисует «бесконечные и, может быть, беспокойные судьбы сущности в материи» и «бытийственную интенсивность» античного космоса ¹¹, как он выглядел, по Лосеву, в представлениях Прокла. Но чрезвычайно показательно, что описание это одновременно может служить также и содержательным толкованием для тех релятивистских отношений, что сухим математическим языком явлены в преобразованиях Лоренца и возвращают нас к одному из главных достижений современной науки – теории относительности. И, наконец, словами этого же пассажа можно характеризовать и тот любимый образ собственно лосевского миропонимания, а именно образ вечно бурлящей и вечно живой многоликой действительности. Позитивистскому образу мира как формально-абстрактного механизма с его растерзанностью на куски, с его навек покинутыми, вечно одинокими и скованно застывшими в пустом пространстве вещами противопоставляется мир вселенского разгула своеволия и, вместе с тем, вечной же слитости на первый взгляд отъединенных частей, музыкальный мир вселенского живого организма ¹². Здесь налицо характерная перекличка творческих методов Эйнштейна и Лосева. Разумеется, в теории относительности как настоящем образце «математического естествознания» музыкальная терминология в открытую не применялась и не могла применяться. Однако наиболее чутким исследователям творчества Эйнштейна хорошо ведома именно «музыкальность» синтезирующей мысли великого физика, добившегося подлинной «эмансипации от нивелирующей абстракции» ¹³. Лосеву же судьба даровала возможность написать книгу «Музыка как предмет логики», в которой «постоянное сравнение музыки с математикой» – главный метод, где само существо музыки выявляет именно «многосторонняя зависимость между музыкальным и математическим предметом» (в частности, «там и здесь, в математике и в музыке, в основе лежит чистое число – последний предмет и опора их устремлений»), где на примере математической «неподвижности и скульптурности» как раз и видна специфика музыки как «искусства времени, в глубине которого таится идеально-неподвижная фигурность числа и которое снаружи зацветает качествами овеществленного движения» ¹⁴.