Разыскивается невиновный

Они отнесли его в юрту к Сапару, в ней прохладней. Сапар так захотел. Пол в его юрте застлан кошмами. Мы подложили Борису под голову подушки, а на кошмы постелили ватное одеяло, чтобы мягче было лежать.

Дежурить в девять ноль-ноль должен был Вадим Петрович, до сеанса оставалось полчаса.

— Я побуду с ним, я ты сними показания. А во время сеанса пусть Вадим Петрович вызовет санитарный самолет, — сказала я.

Юра кивнул и побежал на метеоплощадку, а мы с Сапаром остались в юрте возле больного. Я заметила, что Сапар очень разволновался. Раньше он на гостя смотрел недоверчиво, но сейчас переживал за него, как за сына. А Борис лежал с закрытыми глазами и тихонько стонал.

Потом Сапар ушел — у него много дел по хозяйству с утра. И тогда наш гость сразу же открыл глаза и спросил жалобным голосом:

— Айна, это ужасно... Каждая минута... Сколько часов летит самолет?..

— Совсем мало летит, — успокаивала я его, — всего до Шартауза.

Он приподнялся на локте.

— До какого еще Шартауза? — громко спросил он.

— Санитарный самолет из областной больницы, — пояснила я. — Из Шартауза.

— Почему не из Ашхабада? — рассердился Борис. Боль его, кажется, отпустила. — Зачем я полечу куда-то на север, в какой-то Шартауз?

— Там тоже врачи, это же скорей!..

— Знаю я этих сельских лекарей! — грубо крикнул он и опять стал стонать. — Только в Ашхабад, не доверяю я вашим Шартаузам... Беги, Айна, не хочу я в Шартауз, пусть из Ашхабада, слышишь, Айна? Скорей!

«Какой придирчивый, — подумала я. — Не доверяет областной больнице, как же!» Не хотелось мне, но просьба гостя — закон. Только бы начальник не успел вызвать шартаузский самолет.

Когда я появилась на радиостанции, Вадим Петрович работал ключом. Я прислушалась к морзянке: обычная сводка. Юра стоял, скрестив руки, возле двери.

— Уже передал? — шепотом спросила я.

Юра пожал плечами и сделал гримасу: откуда, мол, я знаю, в морзянке не смыслю. Так мы дождались конца сводки. Сейчас Вадим Петрович даст сигнал «внимание!» и передаст просьбу о санитарном самолете. Если он уже не сделал этого в начале сеанса.

— Вадим Петрович! — сказала я. — Попросите самолет из Ашхабада!..

Он повернулся ко мне всем телом и сдвинул левой рукой наушник с уха. Правая автоматически выбила: «Минуту... минуту...» Чтоб не дали нам отбой в Гидрометцентре.

— Что, что? — скривился он. Раздвоенный нос его дергался, будто Вадим Петрович принюхивался к нам с брезгливостью.

— Наш гость очень просит, чтобы ашхабадские врачи прилетели, — быстро проговорила я. — Он не хочет лететь в Шартауз, говорит, что там плохие...

Он отвернулся от меня с противной ухмылкой. И я услышала, что он дал отбой — еще и еще раз.

— Вадим Петрович! — крикнула я. Но ему тоже дали отбой. Юра не понимал ничего, смотрел то на него, то на меня.

— Вы уже вызвали самолет? Из Шартауза, да? — спросила я, но он сделал вид, что не слышит. Закончив передачу, снял наушники, закрыл журнал, поднялся.

Мы с Юрой стояли на его пути к выходу и смотрели на него.

— Не вызвал, — сказал начальник очень спокойно, будто речь шла не о жизни человека, а о запасном термометре. — У него это скоро пройдет.

— Да как же так? — закричал Юра, у него даже голос сорвался. — Вы не смеете, это подлость! Человек мучится... Да как вы...

Он сжал кулаки, и мне показалось, что сейчас Юра ударит Вадима Петровича. Наверное, и начальник это понял, потому что он не пошел к двери и тоже сжал кулаки.

— Вот что, — с угрозой сказал он, — не учите меня... Если я буду требовать санитарный самолет при каждом колотье в боку, меня просто выгонят, не так? Подождем трехчасового сеанса. Если не пройдет, значит, вызовем. Только у него это пройдет, я вам обещаю. Не порите горячку.

Сказав это, Вадим Петрович медленно пошел к двери, и мы расступились, пропуская его. Юра глаза закрыл, щеки его побелели, но и он отступил на шаг.

Мне стыдно было сообщать больному, что так получилось, и я попросила об этом Юру. Сама же, чтоб только не заходить в юрту, взяла коромысло и стала носить из колодца воду в душ. Скоро должен был приехать Володя. Я слышала, вытягивая бадью, как свирепо орал Сапар в комнате начальника. Потом я увидела и самого Сапара. Он размахивал своими волосатыми руками и ругался по-афгански, стоя на крыльце. Потом пошел на кухню, под навес. «Что он сможет наготовить-то сегодня?» — подумала я.

Я наносила воды, убрала у себя дома, хотя, в общем-то, убирать было нечего — просто время тянула, — и все-таки решилась заглянуть в юрту. Юра сидел у изголовья Бориса Князева, глаза у того были полузакрыты. Он слушал Юру, который сразу замолчал, когда я вошла, вид у него был унылый, пришибленный.

— Болит? — спросила я.

— Болит, — ответил гость. По-моему, он был недоволен, что я пришла.

— Ничего, — сказала я. — В три часа я сама вызову самолет, начальник сказал, что разрешит.

И вдруг Борис выругался очень грязно, по-русски, ужасно так, что мне стало стыдно, и я, не глядя на него, откинула полог и вышла. Пришла домой, легла на кошму и заплакала. У меня было предчувствие: что-то должно случиться нехорошее. И голова болела все сильнее.