Мои глаза кажутся слишком распахнутыми и опухшими. Моё сердце сжимается, будто у меня приступ. Я иду в умывальную, чтобы плеснуть воду на лицо, затем забираюсь в кровать и заползаю под покрывала, пока моя голова пульсирует так, словно некое существо пытается вырваться из неё. Воспоминание выскальзывает из Серости, повторяясь раз за разом.
Но я не могу его догнать.
Это не похоже на то, каким мог бы быть наш побег из столицы. Мы едем на лошадях. Значит ли это, что я сплю? Мне кажется, я не засыпала. Но потом я превращаюсь в птицу и лечу к руинам Сан-Кристобаля, тогда я понимаю, что что-то не так с моей головой. Может, мой разум начал ломаться. Может, последнее воспоминание стало каплей, переполнившей чашу.
И потом я осознаю, в какую птицу я превратилась — в сороку. И я ем с руки Давиды.
Когда я просыпаюсь, я понимаю, кто является шпионом Иллана.
Глава 20
Я говорю Лео, что спущусь на кухни, чтобы заняться чем-то полезным и помочь в подготовке фестиваля. Я видела Давиду несколько раз после того первого дня во внутреннем дворике. Она помогала с готовкой и приносила еду прачкам. Она живёт во дворце уже не первое десятилетие. Она видела, как растёт Кастиан. У неё есть доступ ко всему, где бывают нужны слуги, даже к принцу.
В воспоминании Гектора только он и Кастиан заметили её. Было что-то в её прикосновении, казавшееся таким знакомым. Она дала ему передышку от его ярости. Не только потому что он был рад увидеть её. Я вновь обращаюсь к воспоминанию и погружаюсь в то умиротворение, которое он испытал. Я уже ощущала себя так прежде… когда Саида и Дез использовали на мне свою магию. Как будто ты тонешь, а потом получается всплыть и вдохнуть воздух.
К тому моменту, когда я оказываюсь на нижнем этаже, у меня не остаётся сомнений. Кто, кроме персуари, живущий во дворце, мог бы иметь доступ к информации, стоящей того, чтобы тайно передавать Иллану? Она кормила чёрных птиц, внимательно следя за Кастианом. Моё сердце бьётся так же часто, как их крылья. Крылья, в которых были и белые перья. Сороки. Ну мог ли Иллан найти лучшего шпиона, чем Давида?
Я нахожу её в пустой комнате, она ест в одиночестве в одной из кладовых, сидя на ящиках с банками.
— Давида? — стучу в деревянную дверь. Воздух наполнен ароматом хлеба из печи.
Она поднимает на меня свои светло-карие глаза. Медовые. Как у Деза. Они почти того же самого оттенка, что и у него, и мне требуется мгновение, чтобы взять себя в руки, опираясь на дверной косяк. Напоминаю себе, зачем я пришла.
— Ты помнишь меня?
Давида кивает и хлопает по соседнему ящику.
— Мне нужна твоя помощь.
Она вся как будто серая. Кожа, волосы, одежда. Всё, кроме красного шрама, пересекающего её губы, и второго, более бледного, на её горле. Но в её глазах есть искра жизни и злости. Я могу это использовать. В обмен на её помощь, возможно, я тоже смогу кое-что для неё сделать.
Давида сжимает губы и поворачивает голову. Я распознаю этот жест как: «Что? Я не понимаю».
Я не могу обманывать эту женщину и не могу похитить её воспоминание, как я поступила с Хасинтой и Гектором.
— У нас есть общий враг. Человек, который ранил тебя, также забрал кое-кого у меня. Мне нужна твоя помощь: передать сообщение, чтобы остальные знали, что я закончу то, что начал Дез. Если мы будем действовать вместе, мы сможем найти оружие до того, как станет слишком поздно.
Её глаза расширяются от моих слов. Она мотает головой и хватает меня за плечо, бросая взгляд на закрытую дверь. Остальные слишком заняты работой во дворце, и время обеда давно уже прошло. Я знаю, что мы одни, но она, похоже, напугана.
— Всё в порядке, — уверяю её. — Мне нужно только узнать, где Кастиан может хранить скрытые — тайные — вещи, чтобы их никто не мог найти.
Она взволнована, сжимает мою руку без перчатки и мотает головой.
— Я не причиню тебе вреда. Я пришла сказать, что могу забрать твоё воспоминание о том дне. О жестокости принца.
На этих словах её лицо омрачает печаль. Её плечи дрожат. Слеза скатывается по щеке, и она подносит мои пальцы к своему виску, кивая.
— Спасибо, — шепчу и забираю светящимися пальцами воспоминание, которое она предлагает.