— Мне так жаль, что втянула тебя во всё это, — шепчу. — Я должна была защищать тебя.
Давида вздыхает, но я не до конца понимаю её следующие слова: «Доброе сердце. Спаси нас всех».
***
Я бегу в свои покои, подмышки платья промокли от пота. Я уверена, что забрала все воспоминания Алессандро о нашей встрече, но его подозрения никуда не денутся. Рано или поздно, меня поймают. То, что произошло сегодня, не должно повториться. Давида не Сорока, она просто мориа, работающая во дворце. Значит, я всё ещё не знаю, где находится шпион Иллана, и я, похоже, ни на шаг не приблизилась к тому, чтобы его найти.
Я останавливаюсь, когда чувствую, как будто кто-то меня коснулся. Прохладный ветерок обдувает меня, и на мгновение я слышу голоса с другого конца зала.
Украденные воспоминания играют со мной злую шутку. Когда я подхожу к двери библиотеки, голоса становятся громче, боль в висках усиливается, как никогда прежде. Здесь что-то есть. Я чувствую это. Пронзающая боль, как кинжал меж рёбер.
Я дёргаю дверь. Заперта. Ищу заколку в кармане, но дверь поддаётся от правильного поворота моего запястья. Дневной свет проникает через окна, освещая пыль в воздухе. В комнате холодно, прямо как в покоях леди Нурии этажом ниже, и даже камин не зажжён. На окнах здесь нет решётки. Наверное, в ней нет необходимости.
Стоя здесь, я не могу дышать. Словно только что шагнула в Серость. Живые краски начинают тускнеть от невзрачных рядов книг и кушетки, с которой я смотрела, как этот город и мой дом в лесу на границе сгорают в пламени. Я плетусь к окну и открываю защёлку, впуская прохладный воздух. Внизу лабиринт из королевских садов. Я вдыхаю аромат подстриженных изгородей и грязь столицы, которую ничем не перебить.
Я сжимаю подоконник для опоры. Воспоминания рвутся на поверхность, словно пытаются снести плотину. Я закрываю глаза, потому что не могу избежать мелькающих картинок.
Почему у принца Пуэрто-Леонеса была книга с легендами мориа в библиотеке? Почему он вообще был здесь? Я любила это место. Есть ли у меня хоть что-то, что Кастиан не запятнал одним своим существованием?
Моё дыхание становится коротким, быстрым, и я падаю. Я прислоняюсь лбом к согнутым коленям.
«Хватит», — говорю Серости. — «Пусть всё прекратится».
Хотела бы я вырвать собственные мысли, как я это делаю с чужими. Хотела бы я никогда сюда не возвращаться. Каждая ниточка, которую я тяну, открывает что-то новое.
Я слышу голос Деза: «Доверься мне».
— Я верю тебе, — шепчу в пустую комнату, человеку, который уже мёртв.
Внезапно я так сильно хочу его увидеть. Хочу, чтобы он появился среди всего ужаса в моих мыслях. Я нахожу его среди мелких воспоминаний, задвинутого за остальными. Нужное мне воспоминание касается той ночи, когда он меня спас. Оно не закончено, застряло где-то в Серости. Часто вдыхая, я пробираюсь в темноте своего разума, как по старым дорожкам подземелий, залов дворца.
Но я знаю, что ещё найду там. Мёртвые глаза глядят на меня. Маленькая девочка ест сладости. Мои собственные ладони, детские, покрываются первыми шрамами и завитками. Я когда-то обещала Иллану, что постараюсь выпустить Серость, но это было тогда. Я не была одна. Я не была во дворце с Рукой Правосудия. Дез был жив. Он бы помог мне справиться с этим всем, сказал бы, что мне хватит сил встретиться с украденными жизнями. Прямо сейчас я не могу найти даже одно воспоминание. Разве желания увидеть его недостаточно, чтобы приложить все усилия?
— Я скучаю по тебе, Дез, — говорю вслух. — Но я не могу это сделать одна.
Я не могу, потому что завтра Фестиваль Солнца, и моё время на исходе.
Глава 21
Внутренний двор королевы был затейливо украшен к приёму в саду, как второе из шести небес, предназначенное для тех, чья истинная добродетель — любовь. Будучи принцессой чужеземного королевства и королевой Пуэрто-Леонеса, она не жалеет денег на первое празднество дня. Лео говорил, что это давняя традиция, чтобы королевы устраивали приём для особых гостей, хотя все, похоже, заметили, что ни принц, ни императрица Лузо не почтили её своим визитом.
Юная королева расположилась под навесом со своими тщательно отобранными фаворитками под навесом, все в сияющих дофиникийских — фиолетовых — тонах под полуденным солнцем, в то время как король восседает на недавно возведённом троне, покрытом ярко-зелёным плющом и цветами. Он осматривает толпу, пребывая в столь дурном настроении, что даже верховный судья Мендес, только что возвратившийся из Соледада этим утром, не рискует к нему приближаться.