Разжигательница

От неё остались одни руины, и я не помнила почему, но теперь знаю, что всё из-за украденного мной воспоминания. Я тогда ещё не знала, что это были территории королевства Тресорос, население которых не признавало договор между их бывшей страной и Пуэрто-Леонесом.

На карте тоже больше нет цитадели, хотя горы чётко обозначены и раскрашены белым цветом.

Кабинет судьи не изменился за последние десять лет, разве что у двери стоит другой стражник, а в тёмных волосах Мендеса появилась седина. Его острые скулы слегка покраснели, словно он только вернулся из какого-то солнечного места. Хотя ему сейчас должно быть чуть больше сорока, на его лице нет морщин, свойственных тем, кто часто улыбается.

Мендес берёт белую тряпку, мочит её в кувшине и протирает стол. У жидкости едкий запах лимонных и апельсиновых корок. Когда стол уже сияет от чистоты, судья проводит рукой по деревянной поверхности, на которой размещены аккуратные ряды металлических инструментов, маленькие ножи, прозрачные склянки болотного цвета, фарфоровая чаша с шариками хлопка, длинные тонкие иглы и чёрная нить.

До того как Мендес возглавил Королевское Правосудие, взяв на себя ответственность за мир и порядок в Пуэрто-Леонесе, он был военным врачом в королевской армии. Отчасти поэтому он знает, как причинить наибольший вред телу и какими инструментами можно вызвать сильнейшую боль. Из выдвижного ящика он достаёт пару чистых перчаток из телячьей кожи и надевает их.

Всё было бы намного проще, будь я персуари, умеющей влиять на эмоции, или вентари, способной узнать, о чём он думает.

— Давай, Рената, — его глаза цвета грозового неба останавливаются на моём лице, молча изучая мои черты в поисках малейшего признака обмана. — Дай мне руку, пожалуйста.

Передо мной лежит кинжал Деза. Я подумываю схватить его и вонзить в проступающую вену на внешней стороне его ладони. Этот дикий, внезапный порыв пропадает так же быстро, как и появился. Протягивая свою ладонь самому могущественному человеку в королевстве, не считая короля и принца, я склоняю голову от стыда, который слишком, слишком настоящий.

На моих костяшках кровавое месиво из разорванной кожи. Глубокий порез с уже запёкшейся кровью. Я не могу сдержаться и вздрагиваю, прикусив язык, когда Мендес раскрывает мои пальцы, чтобы посмотреть на рану.

— Боишься? — спрашивает он. Эти серые глаза ничего не упускают. Он не стал бы тем, кто он есть, если бы верил во всё, что ему говорят. Он сидит неподвижно, но гнев, который он сорвал на стражнике — мёртвом стражнике — сменился осторожной подозрительностью. Только дурак бы не боялся.

Часть меня не верит, что он навредит мне. Ведь от живой меня больше пользы.

— Да, — говорю я.

Его щека дёргается.

— Мне следует полагать, мятежники настроили тебя против меня.

— Они пытались, — мой голос скрипучий, это возвращение к прошлому похоже на нож в горле. — Шепчущие держали меня при себе. Я была слишком ценной, чтобы убить. Слишком опасной, чтобы доверять. Они…

Я обрываю себя на полуслове, позволяя ярости говорить самой за себя. В этих словах нет лжи и есть проблеск злости, от которого меня бросает в дрожь. Я не простила Мендеса за то, что он использовал меня как орудие, но и не простила шепчущих, делавших то же самое.

— Не двигайся, — предупреждает он. — Это остановит любую инфекцию, которую ты могла подхватить в том мерзком рассаднике болезней. Хотя надо будет понаблюдать. Мне не нравится, как покраснела кожа. Слава Отцу миров, он не задел сухожилия.

— Слава Отцу миров, — эхом повторяю я.

После чего все мои мысли вытесняет боль, когда он льёт лекарство на мою открытую рану. Оно так сильно жжёт, что я, боюсь, могу потерять сознание.

— Не говори мне, что с мятежниками ты растеряла всю свою отвагу.

Я хмурюсь, потрясённая его словами.

— Что вы хотите этим сказать?

Его тёмные ресницы отбрасывают длинные тени на скулах. Меньше всего я ожидала улыбку на его лице, высеченном из мрамора.

— Когда тебе было восемь, я не разрешил тебе поехать с другими придворными детьми в поместье Тресорос. Ты собрала вещи и решила вылезти из окна. На полпути ты сорвалась, сломала руку, — он находит острый пинцет и указывает на бледные шрамы на моём правом предплечье. — Заработала десять швов и неделями не могла использовать магию. Но пока я тебя зашивал и даже когда вправлял плечо на место, ты ни разу не вздрогнула. Не заплакала. В твоих глазах не было слёз, а сейчас есть.

Я пытаюсь сглотнуть, промочить язык слюной, но во рту всё сухо. Я не помню этого, но то, как он осторожно, тщательно извлекает занозы из ладони, заставляет меня ему поверить.

— Боль сказывается на каждом, — говорю я.

Он издаёт неясный звук. Я пользуюсь моментом рассмотреть его.