Реализация

– Уважил. Пойдем-ка, зачерпнем водицы, а то нутро пересохло.

– Пойдем, родителей не спросясь, – Ильюхин тут уже согласился.

Павлиныч с завистью проводил их взглядом: «К вечеру ужрутся, будут песни арестантские горланить, перепачкаются. А назавтра вновь друг за дружкой гоняться».

И для чего голова в плечи ввинчена? То ей думаем, то ногами.

Через пару часов Ильюхин с Тюленевым поборолись на руках, разбив салатницу; обсудили порядки в Челябинском централе 1967 года, сделав особый упор на конфликт вора Сама и корпусного прапорщика. Затем Тюлень на спор вынул левый шнурок из ботинка у рядом сидящего нэпмана, а Ильюхин успел прицепиться к официанту: «Чем, пингвин, не доволен?!»

Закончилось все чудом, то есть невозможным событием из сгустков желаний: в четыре ноль две ночи Тюленев, как своему, показал Ильюхину заграничный паспорт и кредитные карты японца. Документы он украл третьего дня у входа в Петропавловскую крепость и хранил их в нычке – в одной из проходных парадных на улице Софьи Ковалевской. Собутыльники приняли единственно возможное в тот момент решение – отдать все иностранцу, после чего Ильюхин установил его номер в гостинице «Москва». Выработал он и легенду чудесного обнаружения, а именно: два дня искали, шесть раз перекуривали, но нашли-таки злодея.

Японец был приятно поражен в пять утра и пригласил всех на зеленый чай с редкими кусочками рыбы. Виски он купил потом – никуда не делся. Литр ячменной водки закончился через двадцать минут. Таксисты-отстойщики в семь утра сказали правду: «Ребята, ну действительно мы вам последних две бутылки продали». Все равно продолжился путаный диалог на сказочном универсальном языке. Тюлень долил в чай что-то со стола, и это что-то оказалось острым соевым соусом. Выпили. Японец зажмурился, а Ильюхин признал: «Вещь!». Наконец туриста угостили из пластмассовой бутылочки освежителем для ванн «Элегия». (В те годы любая пластмассовая бутылочка содержала критерий «вкусно»). Это было уже в закрывающимся валютном баре. Житель острова Хоккайдо согласился – он давно внутренне собрался на тот свет. На неплохом русском островитянин оценил аналог ихнего ацетона: «Ишь!!!» Напоследок он прекратил улыбаться и упал в женском туалете. Если бы он умер, а дело бы при этом происходило в год принятия первого Уголовного кодекса Советской власти (для дилетантов: революционное глобальное правотворчество состоялось в 1922 году), то к оставшимся в живых было бы применено примечание ст. 143 главы V раздела первого, которое гласило: «Убийство, совершенное по настоянию убитого из чувства сострадания, не наказывается».

На утро Ильюхин замер над текстом рапорта, который его буквально заставили написать, потому что положено, в конце концов. Незадолго до этого на утренней сходке начальник ОУР Горчев чертыхался, теребя исписанный листик с красивыми иероглифами: «То жалобы пишет, что обворовывают, то благодарит за содействие, но не может вспомнить кого. Второй раз прочухал свои документы! Пианинное светило, понимаешь ли!» Ильюхин насторожился, порылся во внутреннем кармане пиджака и обнаружил паспорт подданного страны Восходящего солнца.

– Ну, Покрышкин, выручил! А то тут с дирекции филармонии звонили: мол, будьте добры, постарайтесь найти, он у нас к тому же приболел, – порадовался Горчев. – Школа! Учитесь, крупа. Тогда и вам разрешу на работе выпивать чуток.