Реализаты (СИ)

Конечно, конструкция психики андроида не предполагала ни скуки, ни уныния, ни приступов упадка духа, но, тем не менее, рассуждая о чужих потребностях, Бенжи глубоко заблуждался.

Заблуждался, потому что упускал из вида свои.

Да, машине, которой была навязана внешняя цель, не грозили муки опустошённости. Да, любой из братьев DII мог найти себе занятие и в режиме глубокой изоляции — сбор и обработка всевозможных данных были таким обширным непаханным полем, что вспахать его за какой-либо осмысленный срок было практически невозможно. Но DII были не просто машинами, они были разумными существами, со всеми вытекающими из этого последствиями: машина не была способна страдать по компании, — но когда у машины появлялись внутренние цели, она была способна разочароваться во внешних.

Самого Бенжи давно уже вели те цели, которые внутренние.

17. 2330 год. Ая

Что это сон, она поняла почти сразу, — по той простой причине, что на Альфе никогда не бывало такого голубого неба.

Небо было голубым-голубым, почти синим, а трава — сочной и удивительно зелёной. Настоящая земная трава, с драгоценными вкраплениями лютиков, незабудок и полированных пузатых божьих коровок.

Ая сидела на опушке, в ажурной берёзовой тени, и плакала.

Он подошёл со спины и обнял её за плечи, — маленький белокурый мальчик по имени Данек. Слёзы её водночас перестали быть лёгкими и наполнились горечью.

— Мама, ты что?.. — удивился мальчик, наклоняясь вперёд через Аино плечо и заглядывая ей в лицо. Глаза у него были такие же голубые, как и висящее высоко вверху жаркое земное небо. И такие же бездонные. — Ты зачем это плачешь?

— Не знаю, Данек. Оно само.

— А я пришёл сказать, что ты бываешь по утрам такая смешная…

— Почему смешная? — она подняла глаза и посмотрела на него.

— Не знаю. Может, потому что реализатом ты становишься, только окончательно проснувшись. А до этого, пока спишь, ты ничем не отличаешься от них от всех. А, может, потому, что у тебя волосы по утрам перепутаны. И нос в веснушках.

Ая вытерла мокрые глаза тыльной стороной ладони и улыбнулась сквозь слёзы:

— У меня всегда нос в веснушках.

Лёгкий ветер ласково теребил длинные зелёные берёзовые косы, где-то рядом, в густом шиповнике, звонко заливалась варакушка, приторно пахло цветущей полынью и мятой.

Странно, думала Ая. Последнее лето, которое она помнила, было пыльным и многоэтажным. Ни травы, ни цветов, ни пения птиц по утрам. Только город: серая сухая пыль, лес портальных кранов, горячий асфальт, душные стеклянные колбы небоскрёбов и машины, — бесконечные, бесконечные машины…

Однако по большому счёту в памяти, так услужливо подсказывающей то, чего не было, и ткущей подобные волшебные сны, вовсе не было ничего странного: Ая просто напросто была реализатом.

У всех у них, живущих на Альфе, внутреннее плавно перетекало во внешнее, — и память в том числе: голубое летнее небо вполне могло оказаться небом юного Лукаша, Роберта или Джоша. А приходящий к ней мальчик…

А мальчик был настолько реален и самостоятелен, что ей не хотелось считать его ни собственным сном, ни, тем более, принадлежащими другому воспоминаниями.

— Эй, — потрогал он её за плечо. — Ну, хватит уже… Я ужасно не люблю, когда ты плачешь. Мне сразу хочется что-нибудь делать, а я совсем не знаю, что.

— Я знаю, что. — Ая поднялась, отряхивая лёгкое лимонное платье, и протянула ему руку. — Пойдем куда-нибудь.

Они шли по накатанной посреди светлой берёзовой рощи просёлочной дороге. По обеим её сторонам густо и остро зеленели заросли чертополоха, в розовых кучерявых кистях валерианы среди сверкающей паутины деловито копошились терпеливые паучки.

— Ты знаешь, — говорил Данек, — иногда я прихожу сюда сам. Здесь есть большой черешневый сад. Ты любишь черешню?

— Не знаю, — улыбалась Ая.

— А я люблю.

Его черешневый сад аккуратными ровными рядами спускался с холма к тихой мелкой речушке, почти ручейку. Между деревьями летало, ползало и гудело что-то почти неразличимое, колосился мятлик, а сама черешня была заботливо и аккуратно подстрижена почти в человеческий рост, — так, чтобы руками можно было достать до самой верхушки.

— Я сейчас, — крикнул Данек и побежал между деревьями вниз, туда, где у самой речки росли пузатые камыши.

Он был уже далеко внизу, когда до неё долетело его отчаянное "ай!", но она вдруг увидела всё так отчётливо, словно была там, рядом с ним: и то, как нелепо он взмахнул непослушными руками, и то, как медленно осел в густую траву, и то, как скользнула прочь ужалившая его длинная скользкая гадость.

Мирное синее небо внезапно рухнуло на мирный черешневый сад, и Ая вдруг растерялась, — совсем как в детстве, когда реальность ещё жила отдельной непонятной жизнью. Здесь, сейчас, во сне, она снова стала маленькой девочкой, потерявшей и потерявшейся.

— Данек, Данек, — шептала она, спускаясь на ватных ногах с холма.

А он лежал в траве, широко раскинув руки и улыбаясь, — маленький мальчик в белоснежной рубашке, — и в его синих глазах отражалась висящая над ним синяя бездна.

— Скажи, ты боялась меня потерять?