Реализаты (СИ)

Бенжи был задвинут и наглухо упакован в кресло, похожее на то, "родильное", в котором впервые пришёл в себя, только на этот раз каждому, даже самому маленькому разъёму на его теле нашёлся встречный подходящий разъём.

Бенжи слабо пошевелил пальцами и, поймав себя на идиотской мысли о том, что его нынешнее, насквозь просостыкованное, состояние весьма смахивает на коитус, глупо усмехнулся залепленным ртом. Вот она, облечённая в плоть любовь вселенной, подумал он.

— Он ещё улыбается! — удивился кто-то.

— Может, слегка повредился в уме? — ответили ему. — Эти идиоты, пока тащили его сюда, особенно не церемонились. У него вон и внутри всё тарахтит. Может, они вообще отбили этой железяке всё то, чем она соображает?

— А нам-то какая разница? — возразил первый голос. — Главное, чтобы он не потёр то, ради чего всё это затевалось.

Ясно, подумал Бенжи, это всё эти чёртовы деньги, и приготовился тереть отложенные в UМА коды.

Однако одновременно с этой мыслью в него ворвалась такая тугая высокочастотная зыбь, что то, что ещё несколько секунд назад было его волей, расплавилось и испарилось, как маленькая капля воды с огромной раскалённой сковороды. Он так и не почувствовал ни страха, ни скорби. Он просто понял, что время, проведённое в этом кресле, станет концом его неуклюжей противоестественной жизни.

— Смотри, Джейк! — удивлялась тем временем так горячо любящая его реальность. — Похоже, я нашёл то, что нужно! Вот жеж засранец! Он засунул их себе в UМА! Да это всё равно, что я прятал бы ключи от дома у себя в желудке!

И сама себе отвечала:

— Да вижу я. Только не пойму, почему ты умиляешься так, словно он вместо головы засунул их себе в задницу.

Реальность сжигала его и говорила, говорила, говорила, а Бенжи слушал, и внутри у него подымалась такая тонкая и нежная жалость к ней, — одинокой, не знающей, что это такое — быть одной из многих, быть нужной, быть любимой, что сквозь плавящую его дрожь он поднапрягся и в почти оргазмическом приступе отдался ей весь, до капли, — с кодами, воспоминаниями и планами на предстоящую вечность.

И умер, так и не увидев ни того, как реальность в ответ испуганно вздрогнула и потухла, ни того, как спустя несколько минут низкий потолок над его головой пошёл тяжёлыми гулкими волнами.

19. 2330 год. Ая

На Альфе тоже бывали закаты.

Конечно, совсем не такие, как на Земле: ни тебе разлитого в небе оранжа, ни грандиозности. Но, тем не менее, Ае они нравились. Когда на неё накатывало желание одиночества, она уходила куда-нибудь далеко-далеко, к самой кромке, — туда, где холодный стектонит соприкасался с краем подошвы, — и сидела там, притихшая и задумчивая.

Это вовсе не было медитацией: мир никогда не переставал интересовать её, — слушая себя, она всегда слушала и несущий её поток.

Любовь — забавная штука, думала она в тот вечер. И лиц у неё ровно столько, сколько вообще бывает оттенков у интереса. Вот взять, например, ответственность. Значит ли любовь желание и возможность нести ответственность? А если да, то чем и за что отвечать? И является ли желание за что-то отвечать желанием отвечать на что-то? И если да, то на что?

Стройная система физических взаимосвязей, наблюдать за которой Ая и умела, и любила, переставала быть стройной, да и вообще переставала быть системой, как только внимание Аи проваливалось в бездонную дыру близких отношений.

Ей нравился Бенжи. Это было просто и естественно. Но когда она начинала спрашивать себя, почему, вот тут-то и начиналось и непростое, и неестественное.

Обычно люди нравятся друг другу либо потому, что красивы, либо потому, что похожи, либо просто потому, что обозначают друг для друга зону комфорта. Нельзя сказать, что в ситуации с Бенжи всё было совсем по-другому, но и не замечать имеющуюся в наличии разницу тоже было нельзя.

Интересно, думала Ая, глядя на то, как Земля купается в лучах заходящего за неё солнца, чем он занят сейчас? Какие мысли носятся у него между его легированных кремниевых пластин? Вон он, Париж, — светится крохотной звёздочкой чуть повыше припорошенного белыми перистыми облаками итальянского сапога. У него тоже вечер.

Ну, вот за что, думала Ая, за что и на что можно отвечать на таких расстояниях? Она часто думала о том, что было бы, живи они с Бенжи вместе где-нибудь в Канберре, Москве или Дананге. Всё то, что доставляет радость каждому нормальному человеку — поцелуй на ночь, стакан молока по утрам, прогулки в парке, море, горы, ролики — всё это наверняка казалось бы ему глупым, жалким и бесполезным.

Конечно, он мог бы находить во всём перечисленном своё, особое, удовольствие — например, в поисках и подсчёте оттенков рыжего в осенних московских Сокольниках или в поисках центра тяжести у велосипеда, — но искреннее удовлетворение ему, скорее всего, приносили бы совсем другие вещи.

Хотя, как, впрочем, и ей.

Она прищурилась и попробовала разглядеть его, — крохотную пылинку в бескрайних барханах ворочаемой самумом вечности пыли. И не смогла, — слишком уж далеко был Бенжи, и слишком уж плотный шум ткал висящий в зените Альфы генератор Бибича.