Реализаты (СИ)

— Это не она, это мы. Посмотри на это с другой стороны: все мы здесь сейчас для того, чтобы говорить друг другу правду. И одна правда ничуть не хуже другой. Ая может делать что угодно с тем, что ты скажешь, но я хочу, чтобы ты говорил не столько для неё, сколько для нас.

— Иногда мне кажется, что самый лёгкий способ свести машину с ума — это оставить её наедине с человеком, — умей Бенжи вздыхать, он бы вздохнул. — А ещё лучше — с человечеством. И спасает нас, машин, только отсутствие всего этого барахла, обеспечивающего эмоциями. Я думаю, — продолжал он, — что любовь машины отличается от любви человека тем, что в случае с машиной это всегда волевой акт, а в случае с человеком — зачастую просто истерическая реакция. Истерическая реакция — это всегда плохо, волевой акт — всегда хорошо.

— Мда, — улыбнулась Ая одной стороной губ, поворачивая одетую в перчатку руку — ту, на которой лежала ладошка Данека, — так, чтобы детская ручка оказалась сверху, и бережно накрыла её второй рукой. — Может, это и политически неграмотно, но, по-моему, пора отсюда бежать, пока санитары не приехали.

— Это Луна, какие санитары, — в тон ей заметил Бенжи. — Да и там, снаружи, всё ещё топчется основная человеческая делегация. Я думаю, бежать не только политически неграмотно, но и непедагогично.

Он встал на ноги, и тесное кольцо чужой команды шатнулось назад.

Чужак, стоящий к нему ближе всего, протянул руку и раскрыл кулак, показывая лежащий на ладони предмет — маленькую копию похожего на белую птицу корабля.

— Бери, — сказал Данек.

Он поднялся вслед за Бенжи и повернулся к Ае:

— Знаешь, какой была моя вторая мысль? Как столько звёзд уместилось на небе…

— А первая? — простодушно поинтересовался Бенжи, принимая подарок.

Мальчик посмотрел на Аю, и та в ответ вздохнула, закрыла шлем и сказала уже внутри скафандра, по радиосвязи:

— А первая была о том, что устраивать из любви балаган тоже политически неграмотно. И аморально.

Когда сквозь белую стену обратно наружу проступил сначала один, а затем — крепко держа первого за руку — и второй скафандр, никто уже не столбенел и глаза не таращил, — даже близнецы обрели потерянный было дар речи.

— Это возмутительно! — выпалил один из них. — Чёрт бы побрал и вас, и вашу самодеятельность! — Хотите сорвать контакт?

— Он прав. Случись что-нибудь экстраординарное, и эта братва из Глобал Ньюс, — кивнул второй на разгружающихся из "Кондора" телевизионщиков, — перевернёт всё так, что вы будете акулой, засунувшей пасть в клетку с аквалангистами, кто бы этими аквалангистами ни оказался.

— Боитесь засунуть палец туда, куда хотите засунуть руку? — сказала Ая, отпуская Бенжи и оборачиваясь на происходящую у "Кондора" суматоху. — Бросьте. Эта братва из Глобал Ньюс ещё устанет от освещения личной жизни реализатов. Да и что она собирается снимать? Входа на этот галиён всё равно нет.

33. 2330 год. Мэтт

Мэтту в очередной раз было тоскливо и ужасно одиноко.

Земля больше не восхищала его. Масштабные декорации, которыми она его когда-то встретила, больше не восполняли ту пустоту, которая выгорела этим летом где-то у него глубоко внутри.

Его личные смыслы — взлелеянные на Альфе чудесной сестрой и привезённые оттуда — здесь, на многолюдной Земле, благополучно рухнули, а место под общественные в его душе попросту не было выделено.

Ещё случались светлые дни: когда голубое небо или кучевые облака приносили ему радость, но радость эта была недолгой, а сами моменты — всё реже и реже. Всё чаще и чаще он очень хотел обратно домой — туда, где по берегам Низины большими зелёными гусеницами ползали живые дома, где Земля была не густонаселённой и шумной, а далёкой и круглой, и где на чёрном небе и днём, и ночью были видны звёзды.

Сказать, что он скучал по чудесам, — это не сказать ничего. Нет, он, конечно, скучал: и по дому, и по забегавшим по утрам за сладкой кашей лемурам, и по сотканным из тумана чудовищам, но угнетало его вовсе это: он просто хотел быть реализатом. Сам. Хотел и не мог.

Третий день Глобал Ньюс практически в режиме нон-стоп гнали и гнали с Луны одни и те же картинки: титановый карьер Карлини, белый корабль и маленького голубоглазого мальчика в окружении хмурых военных.

Мэтта, выросшего среди реализатов, не впечатляли ни масштабы происходящего, ни чужаки в целом, ни их юный делегат, способный проходить сквозь стены и говорить на основных земных языках, как на родном, в частности.

Двумя днями ранее, вечером, когда родители устроились в гостиной перед головизором, наблюдая за находящейся на Луне сестрой, он внезапно остро и бесповоротно понял, что в эти дни лишился чего-то очень и очень важного.

Ая, не сводящая завороженных глаз с того, как Бенжи играет с чужим белокурым ребёнком, вызвала у него целую гамму противоречивых эмоций: предательство, которое он усмотрел во влюблённом взгляде сестры, грянуло для него настоящим откровением, он понял, что это ревность, что сам он одинок и что детство его закончилось.

А на следующее утро снова пошёл дождь.