Реализаты (СИ)

— А самим городам уже ни от чего не спрятаться, — сказал он, прикладывая пальцы к контактным гнёздам розетки. — Хотя я думаю, что в таких больших конгломератах рано или поздно высыхает всё человеческое, и они перестают нуждаться и в страхах, и в укрытиях, становясь похожими на нас, машин.

Морф повернулся в кресле и оказался спиной к окну и лицом к оставшемуся у двери Бенжи.

— А вы, машины, не так уж наивны, — заметил он. — Я тоже сперва думал, что прятки будут идеальной игрой. Я ошибался.

— Прятки? — не понял Бенжи.

— Да. Прятки. Правда, переведённые на взрослый формат, где суть игры — собственно, понять правила, по которым играешь.

Он помолчал.

— А потом я решил, что играть с ними в такие игры — это всё-таки уж как-то слишком по-детски. Игра должна быть одновременно более взрослой и… — он подвигал губами, подыскивая нужное слово: — И одновременно более человечной, что ли. Я мог бы, например, сыграть для кого-нибудь счастье.

— Своё или чужое? — снова не понял андроид.

— Да ты шутник! — захохотал морф. — Чужое, конечно, чужое.

— А мне кажется, имитация счастья — это почти как имитация утоления жажды, — сказала Ая, появляясь на пороге гостиной с кефиром, хлебом и мандаринами. — Что своей, что чужой.

Она поставила блюдо на стол и устроилась с ногами в кресле напротив морфа, так, чтобы сидящий в прихожей Бенжи мог её видеть.

— Почему сразу имитация? — обиделся морф.

Он взял с блюда мандарин, покрутил его в пальцах, наспех определяя состав, и засунул в рот — целиком, вместе с кожурой.

— Знаешь, кое в чём я даже готов с тобой согласиться, — подумав, сказал он Ае с набитым ртом. — Но ты и сама знаешь, что энергия, которая течёт сквозь каждого из них, течёт свободно и правильно. И одному Богу известно, почему каждый несчастный, как правило, считает, что течёт она либо не совсем та, либо не совсем так.

— Но ведь если несчастный несчастен, значит, и вправду, либо не та, либо не так, — хмыкнул в прихожей Бенжи. Он отклеил от стены пальцы, сел, вытянув ноги, в коридоре у входа, совсем как когда-то у шлюза на Альфе, и закрыл глаза.

Морф внимательно посмотрел сперва на Аю, потом — на затихшего Бенжи.

— Ты счастлив?

— Сейчас — да, — ни секунды не сомневаясь, ответил андроид, не открывая глаз.

47. 2330 год. Москва

Мальчик был неотличим от человека: худенький, невысокий, синеглазый, сам едва ли старше доверенных ей детей.

— Дети должны поесть, — растерянно сказала она.

— Совместим? — предложил морф. — Настоящая няня должна уметь всё.

Он спрыгнул со стола, и пространство за ним дрогнуло, вспучиваясь на столах тарелками с запеканкой.

— Кто хочет сказку?

— Я! Я! Я! Я! — заволновалась группа.

— Тогда полдник.

— Жил-был город, — сказал он спустя минуту рассаженным за обеденные столы детям. — Он был очень большой, очень-очень большой, сложный и ужасно старый, такой старый, что не помнил не только своего рождения, но и своего детства.

Морф двинул пальцами, и на месте стены с аппликациями медленно всплыла объёмная панорама ночного мегаполиса.

— Сколько он себя помнил, город, в нём всё время что-то куда-то бежало. Равномернее всех бегали электрички метро: они так слаженно сменяли друг друга утром и вечером, что городу казалось, будто бы они вообще никогда не устают, хотя это, конечно же, было совсем не так. А ещё по утрам в городе просыпались люди. Кто-нибудь знает, кто такие люди?

Мальчик прищурился и многозначительно оглядел притихшую группу.

Нет, зачарованно закачала головками группа.

— Ага! — заговорщицки прошептал он, подбирая фокус.

Панорама на стене поехала, укрупняясь, пока на переднем плане не показался летящий вдоль Симферопольского шоссе в сторону космодрома Остафьево старенький флаер, в истрёпанной кабине которого устало и беззвучно ругались мужчина и женщина.

Потом изображение сместилось чуть левее и выдало закреплённое на заднем сиденье цветное детское кресло с нарисованными гномиками и сидящего в нём малыша.

— Так вот, — продолжал морф. — Люди, как и электрички метро, ворошились в городе круглосуточно, и иногда городу даже казалось, что случись когда-нибудь так, что все люди исчезнут, и сам он тоже исчезнет.

Ребёнок во флаере был маленький — годика полтора, с белым пушком на голове и большими наивными глазками.

Девочка, подумала женщина, это девочка.

— Город не любил своих людей, — тем временем снова продолжал морф, пока картинка за его спиной меняла ракурс. — Он вообще не умел любить. Так же, как, например, не умел плакать или бояться. Пока живущие в нём люди занимались всей этой ерундой, город деловито пыхтел паром в турбинах атомных станций, гудел километрами высоковольтных кабелей, подбрасывал в космос и выуживал из него спутники и грузовики.

Картинка с сидящей в детском кресле малышкой изменила резкость, и стало видно, как в окне за ней тянется далеко внизу усыпанная жёлтыми звёздами фонарей наземная трасса.

А потом морф моргнул.

Одновременно с движением его век картинка его тоже мигнула: старенький красный флаер резко ушёл в сторону, и взамен него возник падающий на Остафьево почти по отвесной прямой лунник.