Реализм Гоголя

В том, что толкование образа Городничего, данное самим Гоголем, не является только реакционным искажением его, убеждает следующее обстоятельство: в таком же смысле характеризует происхождение пороков Городничего и Белинский. И он объясняет преступления Антона Антоновича воздействием среды, отчасти уже в духе апологии Марьи Алексеевны Розальской в «Что делать?». Он воссоздает картину детства, юности, всей жизни Городничего. «Он в детстве был учен на медные деньги… и как стал входить в разум, то получил от отца уроки в житейской мудрости, то есть в искусстве нагревать руки и хоронить концы в воду. Лишенный в юности всякого религиозного, нравственного и общественного образования, он получил в наследство от отца и от окружающего его мира следующее правило веры и жизни: в жизни надо быть счастливым, а для этого нужны деньги и чины, а для приобретения их взяточничество, казнокрадство, низкопоклонничество и подличанье перед властями, знатностию и богатством, ломанье и скотская грубость перед низшими себя. Простая философия! Но заметьте, что в нем это не разврат, а его нравственное развитие, его высшее понятие о своих объективных обязанностях: он муж, следовательно, обязан прилично содержать жену; он отец, следовательно, должен дать хорошее приданое за дочерью, чтобы доставить ей хорошую партию и тем, устроив ее благосостояние, выполнить священный долг отца… Он оправдывает свои грехи правилом: «Не я первый, не я последний, все так делают». Это практическое правило жизни так глубоко вкоренено в нем, что обратилось в правило нравственности. И горе тому, кто нарушил бы этот пошлый закон жизни: все пальцы уставятся на вас, все голоса подымутся против вас; нужна большая сила души и глубокие корни нравственности, чтоб бороться с общественным мнением. И не Сквозники-Дмухановские увлекаются могучим водоворотом этой магической фразы — «все так делают»…[140]

Такова же позиция Гоголя по отношению к другим чиновникам, выведенным им в «Ревизоре». Все они могли бы быть иными при других условиях. Почти в каждом из них есть нечто человеческое, естественное, что могло бы развиться в хорошую сторону. Они — не карикатуры, а портреты самых обыкновенных людей, выросших в необыкновенных и неестественных негодяев именно в данных условиях и благодаря им. Гоголь систематически подчеркивал, что герои «Ревизора» — люди как люди: ведь «оригиналы их всегда находятся пред глазами» (объяснение Гоголя в афише). «Больше всего надобно опасаться, чтобы не впасть в карикатуру. Ничего не должно быть преувеличенного или тривиального», — таковы первые слова «Предуведомления…», обращенного к исполнителям комедии. И от Щепкина Гоголь требовал, чтобы из представления «Ревизора» были изгнаны карикатуры и дано «общечеловеческое выражение» (письмо к Щепкину от 16 декабря 1846 года).

В соответствии с этим Гоголь находит в своих чиновниках не только великие грехи, но и нечто, как бы заставляющее призадуматься над причиной этих грехов, «общечеловеческое». «Судья — человек меньше [чем Городничий] грешный во взятках; он даже не охотник творить неправду, но [велика] страсть ко псовой охоте… Что ж делать, у всякого человека есть какая-нибудь страсть… Из за нее он наделает множество разных неправд, не подозревая сам того»; «Смотритель училищ — ничего более, как только напуганный человек частыми ревизовками и выговорами, неизвестно за что…»; «Почтмейстер — простодушный до наивности человек, глядящий на жизнь как на собрание интересных историй, для препровождения времени, которые он начитывает в распечатываемых письмах» («Предуведомление…»).

Между тем, хотя все эти люди в основе своей и не так плохи, — суд превратился в гнусное торжище, частная жизнь граждан — в посмешище, права людей попраны, воспитание юношества стало комедией и т. д., и за все эти ужасные преступления несут ответственность эти же обыкновенные люди, не подозревающие того, насколько они преступны.

Кто знает, может быть при другом укладе жизни, где для успехов в обществе требовалась бы честность, — в почтмейстере дала бы себя знать жилка писателя, журналиста, поэта? Может быть, судья Ляпкин-Тяпкин был бы мыслителем или военным, а не охотником на чужих полях и за чужой счет? Может быть, смотритель училищ Хлопов был бы тихим и полезным гражданином? Но теперь Шпекину негде развернуть свою жажду впечатлений и яркого слова, кроме как в чтении чужих писем, да и другие — в том же положении.