Реализм Гоголя

Кто же, опять спросим, виноват в том, что все эти люди стали преступны? Виновата среда, виноват уклад, виновата система, частями и следствиями которой они являются. Но они — чиновники; следовательно, эта система — это государство, империя Николая I. Значит, вина на нем. Гоголь поставил вопрос в плоскости морали, но ответил на него в плоскости политики. В чем вина, по Гоголю? Прежде всего — в извращении высокой натуры человека, делающем из человека — скота, из гражданина — преступного негодяя. Но что виною этого морального зла? Весь текст «Ревизора» отвечает: государственный строй империи Николая. Гоголь не говорит, как же исправить дело. Он, видимо, и сам не знает этого и, может быть, по-просветительски верит в силу воздействия правды на умы и души, надеется на просветление погрязших в грехе душ. О революции он, как видно, не думает. Но он знает одно и отчетливо говорит это всей России: исправлять дело надо, положение нетерпимо; а поскольку основа, корень зла в данном государственном укладе, — этот уклад должен быть отменен.

Такая моральная и политическая постановка вопроса, пронизывающая и даже строящая всю образную ткань комедии, определяет и одну особенность ее построения: «герой» ее — пожалуй, не тот или иной персонаж, а совокупность их всех, среда, образованная ими, уклад, представленный ими. Конечно, Городничий и Хлестаков выдвинуты на первый план изображения. Но не Городничий как личность, как характер, и не Хлестаков как характер, и не столкновение их является объектом сатиры, «героем» ее. Сатира «Ревизора» направлена на российскую императорскую государственность. Она и является «героем» комедии, и воплощена она не в той или иной персоне или даже не в сумме типических персон, а в системе, в плотном единстве среды чиновников и помещиков. Это единство всех изображенных в комедии лиц, слитность их судеб и характеров, вытекает именно из своеобразного гоголевского решения проблемы среды и типа.

После Гоголя в «натуральной школе», у писателей и критиков, во многом, в главном исходивших из принципов гоголевского направления русской литературы, проповедников критического реализма, стало одной из основ художественного воззрения выведение черт характера (типического) из условий среды. Среда — причина; характер героя — следствие. Такое, глубокое и прогрессивное в ту эпоху, хотя и не лишенное механистичности, понимание данного вопроса, в свою очередь, влекло за собою вопрос о «вменяемости»: если грехи и недостатки человека-персонажа обусловлены недостатками среды, условий, уклада — то вина, значит, в первую очередь лежит на среде, на укладе. Значит, надо любой ценой отменить уклад, обусловливающий зло в жизни и характерах людей. Так система реализма в середине XIX века выявила свою «отрицательную», в конечном счете — революционную сущность.

«Как осуждать отдельного человека за то, в чем виновато все общество?» — скажет Чернышевский. Дело не в том, чтобы обличать злоупотребления и личностей, совершающих их, а в том, чтобы разрушить основу и причину злоупотреблений: таков существеннейший пункт литературной программы Чернышевского и Добролюбова, таков смысл и известной статьи Добролюбова о сатирических журналах 1869 года, и его стихотворных пародий на либеральных обличителей, и многого другого в его творчестве.

«Наука не останавливается на факте — она анализирует его происхождение», — писал Чернышевский, и искусство для него не отличается от науки в этом отношении. «Никто из людей не способен любить зло для зла, и каждый рад был бы предпочитать добро злу при возможности равного выбора…» «Поэтому дело не в том, чтобы порицать кого-нибудь за что бы то ни было, а в том, чтобы разбирать обстоятельства, в которых находился человек, рассматривать, какие сочетания жизненных условий удобны для хороших действий, какие неудобны».[141] Поэтому Чернышевский создает апологию Марьи Алексеевны Розальской, поэтому и в своих художественных произведениях он помещает центр тяжести оценки людей не в моральном суде над ними, а в суде над общественными условиями.

Позиция Чернышевского в данном вопросе была позицией революционной демократии середины XIX века и, еще шире, позицией русского критического реализма того времени. Так же думал и Герцен, — во всяком случае, до «Былого и дум», открывающих новую эпоху художественного истолкования человека. «Кто виноват»? — яркое проявление механического детерминизма теории среды. Еще в январе 1839 года Герцен писал в дневнике о своем дяде («сенаторе»): «Покойник был добр, но исполнен предрассудков и как человек прошлого века и как знатный человек. Ну чем же был он виноват, что родился в такую эпоху и в таком положении?»[142]