Реальная жизнь

– Ты все время смотришь на меня свысока, снисходительно, что бы я ни сделала, от тебя слова доброго не услышишь, никогда, стоит тебе о чем-то попросить, я тут же бегу исполнять, но нарываюсь на осуждение, ты ко мне никаких теплых чувств не испытываешь, никаких, просто проводишь время в свое удовольствие, не напрягаясь, а ведь это благодаря мне тебе не надо напрягаться, это я вечно старалась тебе угодить, подстраивалась, ублажала, а ты меня просто используешь, потому что боишься признаться себе в собственном одиночестве, тешишь самолюбие, только за этим я тебе и нужна, но однажды ты встретишь женщину, которая все может, все умеет, успешную, красивую, привлекательную, и тебе не придется постоянно твердить ей, что она все делает не так, и…

Лицо Макса переменилось. Он был в ужасе. Я понимала, что все это похоже на истерику, понимала, почему у него такой перепуганный вид, но на самом деле была очень спокойна. Странно – я смотрела на все будто со стороны. Будто издали наблюдала, как собственными руками разрушаю нашу прекрасную, полную надежд любовь или то, что считала ею, – эту грезу, вокруг которой я ходила на цыпочках уже много, много месяцев – да, я тоже занята – нет, конечно, без проблем – как тебе удобнее, – боясь, что спугну его, если сделаю слишком резкое движение. Эту чудесную драгоценность, которую я охраняла, и защищала, и лелеяла, пока она не затмила для меня все, – а теперь я смотрела, как сама же втаптываю ее в пыль. В эту минуту мне казалось, что я всемогуща – вот так взять и обрушить кувалду на все, что я люблю. В этом было какое-то особенное наслаждение.

Макс рывком поднялся и сделал шаг в сторону двери, словно хотел уйти, – но остановился. Опустился передо мной на пол, схватил меня за руки и стал целовать пальцы, затем уткнулся лбом мне в колени. На мгновение мы замерли в молчании, а потом он поднял на меня взгляд. Под лампой его кожа казалась настолько бледной, что почти просвечивала, щеки глубоко запали. Вид у него был измученный.

– Прости меня, – сказал он. – Я такой… такой дурак! И эгоист. Прости меня. Я не понимал, как ты страдаешь. Мне приходило в голову, что тебе, возможно, хочется, чтобы все шло как-то побыстрее… Мелькала такая мысль… Иногда. Ты, бывало, бросала какие-то фразы… Но чтобы настолько! Честно! Я и подумать не мог! Мне всегда казалось, что тебе все это в радость. Я думал, что мы… Что мы… Словом, прости. Прости меня, пожалуйста!

В душе у меня распустилось чувство стыда – колючее и цепкое, как куст репейника, – стыда за все, что я наговорила и с чем он не стал даже спорить. Как же я его огорчила! Мне хотелось обнять его и сказать: все в порядке, я в запале наболтала ерунды. Бедный Макс! Мне стало его жаль. Ему всего-то хотелось, чтобы кто-то сделал его чуть-чуть счастливее. Отвлек от грустных мыслей, поднял настроение. Он, наверное, даже не думал, что это может оказаться живой человек.

– Мне все это действительно в радость, – сказала я. – Наши отношения.

– Но сейчас, похоже, радости немного.

– Сейчас – да, не очень.

И все стало на удивление хорошо. Макс сходил в ванную и вернулся с горячим полотенцем, которым я вытерла лицо. И мы начали готовиться ко сну, кружа в осторожном танце обыденности. Почистили зубы, стоя рядом перед зеркалом. Я побрызгала в лицо холодной водой и смыла растекшуюся тушь. Он намазался гостиничным лосьоном; я сказала, что теперь он пахнет как девчонка, и он рассмеялся. Мы легли в постель и выключили свет. Ни слова больше не было произнесено, и вскоре темнота навалилась на меня, тяжелая, словно гиря на груди.

Я лежала и думала: утром все будет так, словно ничего не произошло. Простыни сменят. Полупустые флакончики в ванной выбросят и принесут новые. В ведерко поставят новую бутылку шампанского. В этот номер придет другая пара и разыграет другую сцену.

Я лежала и думала: вот представляшь себе человека, надеешься, что именно с ним твоя жизнь наполнится красками и смыслом, именно он станет твоим спасителем, а потом оказывается, что спасти тебя он не может, как и никто другой.

Я думала: ведь наверняка же было время, когда еще можно было безболезненно развернуться и уйти, но вспомнить это время не могла.

Я думала о том, как он отозвался о собственной квартире. Она ненастоящая, сказал он, и я тогда не поняла, что он имеет в виду. Тогда мне казалось, что он раздвигает границы моего мира, а теперь видела, что он их, наоборот, сузил, свел к этим четырем стенам, в которых ему и самому было тесно. Ненастоящая квартира. И жизнь в ней тоже ненастоящая. Временная. Покидая квартиру и выходя в мир, он только начинает существовать. Я же – наоборот.

Я думала: то, что я ему наговорила, – это уже бесповоротно? Или еще можно отмотать все назад? В каждом мгновении чувствовался импульс: вот-вот я открою рот, скажу что-то, и все изменится, и все наладится… Но я так и не решилась.