Реальная жизнь

Макс тоже не спал. Я слышала, как он крутится, ложится то на бок, то на спину, снова и снова переворачивает подушку. В самую одинокую минуту этой ночи, в ту минуту, когда я почувствовала, что сил моих больше нет, он спросил:

– Ты спишь?

И я отозвалась:

– Нет, а ты?

И он нашел меня в темноте: его губы на моих губах, тепло его кожи на моей. Тела все помнят, совпадают, как и прежде, и тогда кажется, что ничего не изменилось. А после мы заснули – сначала он, потом я.

* * *

Когда я проснулась, Макс уже был на ногах. С мокрыми волосами стоял перед зеркалом и завязывал галстук.

– Доброе утро, – сказала я.

Странное ощущение: я голая, а он одетый. Я села в постели и завернулась в простыню до подмышек.

– Доброе.

Он присел на кровать.

– Ну вот, – сказал он. – Сегодня я уезжаю.

Казалось, ему не по себе. Я попыталась придумать какой-нибудь ответ, который его успокоит, но ничего не приходило в голову. В самые эмоционально насыщенные моменты жизни никогда не говоришь от себя, а начинаешь выдавать фразы, услышанные в фильмах. Он заговорил штампами – не готов, не могу так больше, – и я тоже. Все остальные слова вылетели из головы.

Макс исполнил свою роль, я свою, пришла пора прощаться.

– Квартира оплачена до июня, – сказал он. – Так что можешь спокойно там жить.

– Не хочу.

– Ну и бог с ней. Никто тебя не заставляет. Только ключ занеси в офис.

– Хорошо.

И тут он сказал:

– Анна, я за тебя переживаю. Ты точно справишься тут одна? Может, оставить тебе денег?

Я не нашлась что ответить, и вскоре он ушел.

Глава девятнадцатая

– Как мило, что вы почтили нас своим присутствием! – воскликнул режиссер.

Он позвонил, когда я еще была в отеле, – с городского номера, который я не узнала. Подумала, а вдруг это Макс, и только поэтому взяла трубку. И услышала на другом конце голос режиссера.

– О, так вы живы? – спросил он. – Приятное известие!

Я все еще сидела на кровати. По-моему, я даже не шелохнулась с той минуты, как Макс ушел.

– Даже не надеюсь, что вы хоть раз заглянули в свое расписание, – проговорил режиссер. – Разумеется, у вас есть дела поважнее! Вот, решил позвонить лично, напомнить, что сегодня у нас фортепианный прогон. Видите, какая новая услуга для самых безалаберных членов труппы! Ждем вас, милочка. Марика тоже придет посмотреть.

Шторы были закрыты. Я понятия не имела, который час.

– Я сообщил ей о ваших бесконечных хворях и необъяснимых прогулах, – сказал режиссер. – Так что она горит желанием вас увидеть. Как и я.

Я хотела сказать, что не приду, пусть отдают мою партию дублерше, мне плевать, – но он уже повесил трубку. Я встала – ужас цементом заливал мои внутренности, – и оделась в то, в чем была вчера вечером. Жаль, я не захватила обувь на плоской подошве. По консерватории народ расхаживал в легинсах и кедах, в кроссовках и джинсах, и, когда я вошла в зал, все уставились на меня.

– Заканчиваем перерыв! – гаркнул режиссер. – У вас три минуты!

Первое действие уже прогнали, началось второе. Кругом – стайки хористов: одни сидели молча, просматривая партитуру и допивая кофе, а другие шумели и дурачились напоказ, стараясь привлечь внимание режиссера. Один из артистов только что приехал на велосипеде, в специальной маске, которая должна была защитить его голосовые связки от лондонского воздуха. Он вынул из нее фильтр, черный от грязи, и всем с гордостью его демонстрировал, словно ребенок, играющий в «Покажи и расскажи».

Я помахала исполнителям главных партий, которые стояли отдельным маленьким кружком, и бросила вещи в первом ряду.

Репетиции стали напоминать подошедшую к концу вечеринку. Уже поздно, ты устал, ничему больше не радуешься, и ничего хорошего не произойдет. Ты ввязываешься в бесконечные споры, которые никому не приносят удовольствия. Просто не хочется уходить первым. И ты надеешься, что вот-вот кто-нибудь скажет, мол, ладно, погуляли и хватит, и все засобираются домой. Неужели другие до сих пор не устали? Но тут приходят новые люди, приносят еще выпивки, народ опять оживляется. И все по новой.

Я села одна и уткнулась в телефон. Я же знала, думала я, как все это устроено. Знала, что люди, которые продержатся дольше всех, не впадут в уныние, не растеряют обаяния, задора и целеустремленности – или, по крайней мере, сделают вид, что не растеряли, – и станут победителями. Большинство в конце концов сдается и уходит домой. Большинство устает. Вечеринка становится в тягость. Большинство просто не может жить вот так, в этой безалаберной лихорадке. Рано или поздно люди вспоминают, что у них есть другие обязанности, неоплаченные счета и вообще надо зарабатывать деньги. Вспоминают, что годы идут, а другой жизни не будет. Они возвращаются домой и потом до старости приговаривают: «Боже, я просто не понимаю, как люди могут так жить, это же безумие какое-то».

– По местам! – гаркнул режиссер. – Бананы, кофе, телефоны – все убрать! Двадцать минут. Все. Хватит с вас!