Реальная жизнь

Мюзетта и Альциндор садятся за столик в центре сцены, рядом с Марселем и другими. Она пытается привлечь внимание Марселя. Кричит на официанта, швыряет тарелку.

Некоторые смеются, я это вижу. Смотрят на меня и смеются. Для меня это невыносимо. Они пялятся на меня, принимают за чистую монету все мои эскапады, которыми я пытаюсь привлечь внимание. Их это забавляет. Один Марсель не поворачивает головы, а ведь именно его взгляда я добиваюсь. Мне хочется вспомнить, каково это, когда он на меня смотрит. Я устала от этой игры, я хочу, чтобы она закончилась. Устала от того, что мы притворяемся и разыгрываем безразличие перед всеми этими людьми. Перед людьми, которые не слишком понимают подтекст. Которые видят в нашем спектакле сплетню, но не считывают чувства. Мне хочется действовать напрямик. Хочется сказать ему: помнишь цветы, которые ты мне подарил? В нашу самую первую встречу? Я тогда заявила, что буду с тобой до тех пор, пока они не завянут. Помнишь? Так вот – это я поддерживала в них жизнь. Вставала каждую ночь, пока ты спал. Поливала их.

Мюзетта встает, чтобы привлечь к себе внимание. Альциндор пытается ее утихомирить.

Неужели – может, просто показалось, – неужели он посмотрел на меня? Да. Наши взгляды, хоть и на мгновение, встречаются, и я вздрагиваю от волнения, все поняв, и игра снова становится сладостной, а не мучительной. Взгляды через барную стойку. Сдержанные улыбки. Я знаю, что он не разлюбил меня и все начнется заново. Знаю, что получу его тепло и его любовь, пусть даже только на сегодняшний вечер. Может быть, одного вечера достаточно, потому что превыше всего я ценю свободу. Предпочитаю просыпаться по ночам в одиночестве, открывать окно, ощущать ветерок на лице и не тревожиться о том, что кого-то разбужу, включать свет, когда не спится, читать книгу, смотреть телевизор, просто валяться в постели – и чтобы никто не спрашивал, о чем я думаю. Моя повседневность принадлежит мне, мне одной. Не надо беспокоиться о другом человеке и о его желаниях. Не надо затушевывать собственный окрас, чтобы слиться с кем-то другим. Пусть утром никого не будет рядом, и никто не увидит, как я выгляжу, когда сплю, без косметики и брони.

Мюзетта перемещается в переднюю часть сцены и, сев на стойку бара, исполняет свою арию.

Он по-прежнему на меня не смотрит, но я-то его знаю. Как он ерошит волосы. Как курит одну сигарету за другой. Как нарочно отводит глаза – сознательно, намеренно. Он по-прежнему меня любит, я это знаю, и позже, когда мы окажемся наедине, он скажет: как только ты вошла, я не знал, куда деть глаза, я так тебя желал, я…

Мюзетта встает на стойке во весь рост.

Я встала на стойку, лицом к залу. Свет был потушен не до конца, и я всех их видела. Режиссера в первом ряду. Марику, которая то смотрела прямо на меня, то опускала взгляд и строчила что-то в блокноте. Шушукающийся между собой второй состав. Укол страха – не надо, не смотри на них, – но все началось заново, я запнулась посреди ноты. Тело окаменело. Все смотрели на меня. Со сцены. Из зала. Отовсюду. Я отвела взгляд, устремила его в глубину помещения, где сгущалась тьма.

А там вдруг открылась дверь и вошел мужчина. Сел на задний ряд, слишком далеко, чтобы разглядеть лицо.

Это он, подумала я. Это Макс.

Я знала, что это безумие. Это не может быть он.

Хотя почему нет? Вполне может. Он знает, где у меня репетиции, он здесь уже бывал. Если он захотел увидеться перед отъездом, не смог дозвониться, зашел ко мне домой и не застал меня, почему бы ему не прийти сюда? Разве это не логично?

Я всматривалась в глубь зала, пытаясь рассмотреть лицо мужчины, но было слишком темно. И тут я почувствовала, что проваливаюсь в бездну паники, где нет ни лучика света. Я стояла на барной стойке, и мне казалось, что все видят меня сквозь одежду, сквозь кожу – видят мою пустую сердцевину. Я оглядывалась на каждую ноту, вылетавшую изо рта, пристально изучала ее, думая: а вдруг это он, а вдруг он меня слушает, – перепроверяла звучание и слышала, что этого мало, мало… И наконец голос сорвался.

Я остановилась и обвела взглядом окружающих – они все смотрели на меня, как и следует по сценарию. Сглотнула и попыталась начать заново. Но не смогла выдавить ни звука. Просто стояла.

Я смутно слышала, как орет на меня режиссер.

Как в тумане я видела лица других артистов: одни были смущены, другие злились на очередной сбой, третьи едва сдерживали смех, переглядывались и явно предвкушали, как потом перемоют мне кости в пабе.

Я открыла рот и снова его закрыла.