Реальная жизнь

Спрыгнула со стойки, спустилась со сцены, сгребла с первого ряда свои вещи. И пошла прочь. Собственная дерзость щекотала мне нервы. В этом было какое-то мрачное наслаждение, ведь я отдавала себе отчет в том, как далеко зашла. Понимала, что пути назад нет. Нет, и все тут. Бесполезно делать вид, что все хорошо.

Режиссер что-то кричал мне вслед, а потом наступила тишина. Мой последний выход труппа почтила гробовым молчанием.

У самых дверей я бросила взгляд на мужчину в заднем ряду. Конечно же, это был не он.

Часть 3

Глава двадцатая

Мы шли милю за милей, ребенок был пристегнут к спине Тары. Поля цветущих нарциссов, небо, голубое и безоблачное, словно на детском рисунке. Остановившись в теньке, мы сели на траву. Тара сняла с себя малыша, перехватила его под мышки, и он принялся подпрыгивать на месте.

– Смотри, – сказала она. – Вон там. Видишь? Павлиний глаз.

Тара обращала его внимание на пыльно-рыжий окрас бабочки, на пятнышки на крылышках, которые появляются по весне. Показывала ему маки и орхидеи, терновник, коршунов и зайцев, розовую армерию. Я даже названий этих не знаю – а она знает и способна объяснить мир своему ребенку.

– С детьми надо все время разговаривать, – пояснила она. – Иногда я забываю, что меня и другие люди слышат, и говорю что-нибудь вроде: ой, смотри, дураки какие, надо же было так лосинами обтянуться! – или: как эта парочка ругается! Как думаешь, разведутся?

– Мне кажется, он очень развитый, – сказала я.

Сравнивать мне было не с чем, но я полагала, что всякая молодая мама жаждет услышать такие слова.

– Да просто гений, если верить моей маме.

Малыш подтянулся и встал, опираясь на руку Тары.

– По-моему, ребенок как ребенок, – сказала она. – Что-то лучше получается, что-то хуже.

Тара отпустила малыша ползать, но время от времени подскакивала к нему, чтобы проверить, что он не ест траву, зажатую в кулачке, и переносила его обратно, поближе к нам. Я закатала футболку до лифчика и легла на спину, с наслаждением подставив живот солнцу. Был один из тех жарких апрельских дней, когда кажется, что уже середина лета. Зима отброшена, словно старая кожа, а под ней – все новенькое, свежее, хотя еще пару недель назад это казалось невообразимым.

Когда я позвонила Таре и сказала, что приехала домой, она отозвалась:

– Слава богу, как я рада!

Похоже, это было сказано совершенно искренне. Мы встретились выпить кофе. Поначалу мне казалось, что все будет так же, как на Рождество, когда я задавала вежливые вопросы о ребенке, а она отстраненно, рассеянно на них отвечала.

Но потом она спросила:

– Можно я с тобой кое-чем поделюсь?

– Конечно.

– На прошлой неделе была одна ночь, когда ребенок орал не переставая. Да еще так ужасно! Вроде ничего и не хотел – по-моему, он вообще не ко мне обращался, – а просто как будто злился на меня, словно я сделала что-то плохое. Я полночи не спала и вдруг – ни с того ни с сего – поняла, что больше просто не могу. Не могу находиться с ним в одной комнате, иначе, не знаю, сделаю бог знает что. Я просто поняла, что больше не выдержу. Я положила его в кроватку и закрыла дверь, вышла на улицу – даже с улицы было слышно, как он кричит. И села в машину.

– А Роб где был?

– Роб? Спал. Он спит в берушах. В общем, я несколько часов каталась на машине. А может, и меньше, может, просто время так тянулось. Я ужасно боялась возвращаться. Я ведь никогда ничего подобного не делала, понимаешь, и сама перепугалась. Я понятия не имела, что он сделает.

– Роб?

Она как-то странно на меня посмотрела.

– Нет, – ответила она. – Не Роб. Ребенок.

– И что он сделал?

– А ничего. Не знаю. Когда я наконец заставила себя вернуться, он спал.

– Он такой добродушный на вид. Даже не верится, что он может так капризничать.

– По ночам он совсем другой. По ночам он меня ненавидит.

Она так это произнесла, словно призналась в чем-то постыдном, и мне стало совестно, что за месяцы, прожитые в Лондоне, я так редко о ней вспоминала.

Вот уже пару недель мы встречались почти каждый день. В основном гуляли, ходили за город, всякий раз выбирая новый маршрут, потому что Тара, по ее собственным словам, засиделась в четырех стенах. У меня складывалось впечатление, что ей давно уже не с кем поговорить. Она жаловалась мне на родителей Роба. Они живут через две улицы и то и дело являются без предупреждения. Заваливают ее сливами и яблоками из своего сада, да в таких количествах, что все эти дары успевают сгнить раньше, чем их съедят. Ей казалось, что они делают это нарочно. Они бесцеремонно забирали к себе ребенка, критиковали Тару у нее за спиной и раздавали непрошеные советы. Роб не мог понять, почему она так раздражается, но Роб с ними виделся раз в неделю. Он и всегда-то наш городок любил, говорила Тара, а теперь еще открыл здесь собственный кабинет, так что шансов выбраться уже никаких.

Когда она расспрашивала обо мне, я отвечала туманно. Мол, приехала домой, потому что раздумала становиться певицей, но говорить об этом не очень хочу. Для меня это было равносильно унизительному признанию своего провала, но она сказала только: «Ой, как жалко!»