Реальная жизнь

Поездка в родительский дом стала для меня кнопкой перезагрузки – как в компьютерной игре, когда погибаешь и возвращаешься к началу. Там было так опрятно, так тихо. Ничего не изменилось. В моей комнате все осталось как прежде: плюшевые игрушки на полке, узкая детская кровать, фотографии школьных подружек, с которыми я уже много лет не общалась. Родители до сих пор носили ту же одежду, что в моем детстве. Я продолжала держаться версии об отмене спектакля, не делилась своими проблемами. Они раздували целую историю даже из пустяков: когда я хотела посмотреть передачу, которую они обычно не смотрят, или принимала душ в какое-то, с их точки зрения, неурочное время, или говорила, что, возможно, опоздаю к ужину минут на десять. Меня это всегда раздражало. Я делала вид, что сама не такая: мне все по силам, все раз плюнуть, меня невозможно выбить из колеи.

В первый же день мама поинтересовалась, как дела у Лори, и я ответила, что мы, честно говоря, немножко поссорились. Я уже забыла, что так и не рассказала маме о переезде, и удивилась, услышав:

– Как же ты с ней живешь? У вас же одна комната на двоих?

Пришлось выкручиваться: мол, мы по очереди спим на диване. Мама спросила:

– А помириться-то нельзя?

– Не знаю, – ответила я, и мне вдруг стало тоскливо: я поняла, что соскучилась по Лори. И поскорей сменила тему.

Когда у мамы были выходные, мы много времени проводили вместе. Ходили по магазинам, пили кофе в саду, резали овощи на ужин. Она рассказывала мне, сколько месяцев дочка Салли пытается забеременеть, и почему моя бывшая директриса продает свой дом, и что случилось с сыном Рейчел, который женился на алкоголичке. Я засыпала ее вопросами. Обычно мне приходилось делать над собой усилие, чтобы изображать интерес – я много лет не видела всех этих людей и не всегда даже могла вспомнить, кто это вообще такие, но сейчас ее рассказы грели душу. Они помогали мне вновь нащупать связь с миром, да и маме было приятно мое внимание. Не так уж и трудно, оказывается, быть хорошей дочерью. Несколько раз я была близка к тому, чтобы выложить все начистоту: и о спектакле, и о Максе. Что-что, а утешать мама всегда умела. Стоило мне в детстве хоть немножко приболеть, и вот я уже не иду в школу, со мной все носятся, разрешают смотреть телевизор сколько вздумается и есть что хочется. Я этим пользовалась вовсю, пока не поняла, что расплачиваться приходится безусловным подчинением. И теперь все-таки промолчала.

Каждый вечер родители придумывали новые затеи, что вообще-то было им несвойственно. Мы вместе ходили гулять, или играли в настольные игры, или они вели меня на ужин в китайский ресторан, который по-прежнему считался здесь новинкой и экзотикой, хотя открылся лет десять назад. Они окружали меня заботой, будто я больная, идущая на поправку, старались, чтобы дома всегда было для меня что-нибудь вкусненькое, давали подольше поспать по утрам. Однажды мама спросила, почему я не пою, я ответила, что устала и нет настроения, и она не стала приставать с расспросами. Может, они уже и сами поняли, что со мной что-то неладно.

С моего приезда прошло около недели, мы сидели и смотрели «Оранжевый – хит сезона» – их новый любимый сериал, и после весьма неловкой сцены лесбийского секса мама поставила телевизор на паузу и пошла налить себе чего-нибудь выпить. Тут папа откашлялся и смущенно промямлил: мол, ему очень жаль, что у нас с Лори все так вышло.

– Что? – удивилась я.

Он повторил свои слова, покосившись на экран. Тут до меня дошло, и я рассмеялась. Хохотала до колик. Когда мама вернулась и папа объяснил, что меня развеселило, она обиделась.

– Ну а что нам было думать? – осведомилась она.

После этого они перестали так со мной деликатничать.

Иногда, закрывшись у себя в комнате, я слушала собственные записи. У меня на телефоне их были сотни – с занятий, репетиций, концертов. Когда попадались неудачные, я испытывала противоестественную радость. Так легче было верить, что из меня все равно никогда бы ничего не вышло и не так уж много я потеряла. А вот от хороших мне делалось не по себе, и я их удалила.

Иногда я думала о Максе, но время шло, и постепенно воспоминания становились слабее, выцветали. Естественный ход событий. Никакие переживания не могут долго сохранять остроту. Все они со временем тускнеют, и больно только тогда, когда боль себе причиняешь намеренно – нащупываешь травмированное место и жмешь. Вдали от Лондона все было проще. Вдали от той квартиры, где жажда получить от него хоть какую-нибудь весточку причиняла физическую боль. Слишком уж много воспоминаний о нем хранил тот дом. Слишком много вечеров я там провела, надеясь, что он внезапно позвонит. Сидела в четырех стенах и тщетно ждала, что телефон вдруг завибрирует и он скажет: «Слушай, я сегодня вечером свободен. Ты где? Дома?» В той квартире я всегда пребывала в состоянии ожидания, и мое тело никак не могло от него избавиться. Я вздрагивала от волнения, стоило экрану телефона загореться, сердце начинало колотиться, когда за дверью слышались тяжелые мужские шаги.

* * *