Реальность сердца

— Вы ведь не просто хотели избавиться от богов, но и призвать на их место другого? — Фиор на всякий случай убрал руки за спину. — Скажите, какого цвета глаза у вашего покровителя? Герцог Скоринг удивленно повернул голову. По усталому лицу проскользнула легкая тень недоумения. Вопрос: «Какая разница, не жениться ж вы на нем собрались?» едва не соскользнул с губ — Фиор буквально услышал эту невысказанную мысль.

— Такого… серо-голубого, точнее сказать не могу, — скориец небрежно махнул рукой, обвел комнату взглядом, ища предмет подходящего оттенка. До последней минуты регент надеялся на то, что все это — череда дурацких совпадений и недоразумений. Герцог Гоэллон никак не обосновал свою уверенность в том, что проклятьем Золотая династия обязана богу-самозванцу. Оставалась еще надежда на то, что он ошибся, а проклятье — дело рук Противостоящего, оказавшегося истинным творцом, но ныне — разрушителем. Но «серо-голубые», а точнее — серо-синие, сизые, оттенка голубиного крыла были у той тени, что совсем недавно попыталась ударить в спину. Герцог Скоринг же, вопреки всем расчетам и надеждам, оказался верным соратником этой твари…

— Вы… — голос сорвался, но Фиор заставил себя говорить громко. Ему сейчас было наплевать на все правила приличий. — Вы так желаете всех спасти?! Вы говорите о благе мира и о многом прочем, но вы даже не лжец, вы — тварь под стать своему божеству!

— Простите?.. — скориец вскинул руки, словно пытаясь возразить, но Фиор его не слушал. Не мог, не хотел… не получалось.

— Тот, кем вы хотите заменить Сотворивших — я хотел бы увидеть его лицом к лицу, с оружием в руках… Да нет, честная сталь — слишком большая роскошь для подобного отродья! Виселица или сточная яма будут под стать! И я утопил бы его своими руками! За барона Литто, за герцога Гоэллона, за моих братьев, за всех, кому это ваше самозваное божество испортило жизнь! Вам стоило бы поговорить с бароном Литто. Спросить его, во что ваш дражайший друг превратил жизнь подростка.

— О чем вы? — стоявший напротив человек и так не отличался смуглостью кожи, но тут он побледнел до синевы.

— От кого вы пытаетесь нас спасти? Ровно от того существа, от той дряни, которой мы и обязаны проклятием, да, господин герцог Скоринг? От твари, которая устроила это все, от начала до конца! — голос подвел, сорвавшись на хрип, но слова еще не кончились. — Это его вы пытаетесь возвести во владыки мира?! Вам мало того, что уже случилось из-за проклятья? Всех этих смертей и сломанных жизней? Вы хотите, чтобы весь мир оказался в его власти? Кем, скажите на милость, нужно быть, чтобы искренне затевать подобное?!

— С чего вы взяли?..

— Об этом мне рассказал герцог Гоэллон. Но, знаете ли, я и сам имел возможность убедиться. В ночь после того, как я услышал о проклятии, как мы все узнали… — уже приходилось выжимать из связок каждое слово. Фиор прижал ладонь к горлу. — Тогда я и увидел, какого цвета глаза у вашего божества. Во плоти оно ко мне не явилось, конечно. Но познакомились мы близко. И угадайте, чего эта мерзость от меня хотела? Подтолкнуть к самоубийству. Уже после данной мной клятвы… То, что последовало за этим признанием, Фиор, герцог Алларский, запомнил до конца своих дней. Там, где только что стоял живой человек — изумленный, потрясенный, не вполне верящий своим ушам, — вдруг образовалась пустота. Пустота эта была ростом с самого герцога Алларэ, пошире в плечах и весьма плотного сложения.

Силуэт был — а вот герцога Скоринга, которого впервые за все время знакомства Фиор сегодня чувствовал, как живого человека, а не портновский манекен, там больше не было, осталась лишь оболочка. В которую затягивало, словно в водоворот. На мгновение регенту показалось, что сейчас морок развеется, и на месте застывшего ледяным столбом скорийца проявится сизоглазая тварь во плоти, и это было бы прекрасно, потому что шпагу при входе в дом герцог Алларэ не отдал. Он не знал, можно ли убить воплощенное самозваное божество, но постарался бы… Ничего подобного не случилось. Только — рухнул в кресло человек, до того стоявший неподвижно; рука поднялась, но упала, так и не дойдя до лица — или до ворота рубахи, Фиор так и не понял…

Пронзительным незнакомым доселе холодом, сосущей пустотой тянуло от сидевшего совсем близко — в полутора шагах — ходячего призрака, портрета, выполненного бездарным художником, сломанной куклы…

— Господин герцог… — Фиор застыл, пытаясь понять — как, почему это вышло, неужели из-за его крика, из-за брошенных в лицо слов? Пустота звенела, резала слух, пугала до того животного страха, который Фиору еще не доводилось переживать никогда.

— Мама… — прошептал он, и тут же — и откуда только взялся голос — позвал уже громко: — Кларисса! Госпожа Эйма влетела в кабинет разъяренной рысью. Оплеухой, полученной Фиором, можно было бы свалить с ног мужчину чуть менее крепкого сложения.