Реальность сердца

Чудесная погода начала осени так и манила на прогулку. Флэль не знал, чего ради поднялся спозаранку, не представлял себе, чем можно заняться до полудня, но первый же взгляд в окно убедил: преступлением перед собой и столичными красотами было бы сейчас сидеть дома. Ясное, чистое от горизонта до горизонта небо уже приобрело тот нежный серебристый оттенок, который, увы, был слишком недолговечен. Еще от силы девятина, и он сменится пресным, скучным серым свечением, в котором будет слишком мало тепла и слишком много уныния. Город застыл, очарованный прозрачной прохладой, хрупкой, как первая наледь на лужах. Господин старший церемониймейстер, премного довольный и свежестью воздуха, и собственным хорошим настроением, грыз сочное твердое яблоко и размышлял, куда же ему направиться. Во дворец его перестало тянуть через седмицу после назначения на должность. Нет, он всем, решительно всем был доволен, наконец-то оказавшись на посту, о котором раньше и мечтать не мог — но необходимость присутствовать на королевских советах, где обсуждались вовсе неинтересные ему дела, но огромное количество документов, в каждый из которых приходилось вникать, чтобы не пропустить ошибку… …и — особое и отдельное наказание: его величество. Богоданного короля Элграса, чьему восхождению на трон господин Кертор поспособствовал не меньше прочих, старший церемониймейстер обожал. Когда его величество занимался всем, чем угодно: налогами и податями, армиями, законодательной деятельностью… и даже шутками над приближенными. Ненавидеть же начинал быстро, и пусть недолго — но люто, когда дело доходило до придворных церемониалов, организации балов, праздников и турниров. Всего того, что Элграс называл «глупостью расписной» и «дурью утомительной». Переупрямить коронованного мальчишку с манерами не то оруженосца, не то подзаборника было невозможно, переубедить — тем более; подчиняться же требованиям в духе «Все отменить!» было попросту неприлично. Приходилось доказывать, стенать, умолять, упрашивать, апеллировать к господину регенту. На все это хотелось пожаловаться какому-нибудь разумному понимающему человеку. Желательно — с вкусом, не менее тонким, чем у господина церемониймейстера, и, конечно же, тому, кто сам понимает, почему большой бал в королевском дворце никак нельзя обозвать «валянием дурака». Никто, кроме госпожи Эйма, на роль утешительницы и приятнейшей собеседницы, сегодня не годился. Реми уехал куда-то по неведомым делам, кажется, связанным с обороной столичных предместий (неведомо, от кого), а после того, как герцогом стал Фиор, в особняке Алларэ больше не собиралось компаний болтунов и бездельников, проводивших дни и вечера за сплетнями и салонными играми. Флэль считал это большой потерей для столичного общества, но господин регент — такой серьезный, почти святой — и изящный салон были бы несовместны, как тот же господин регент и государственная измена.

Проезжая верхом по улицам столицы, Флэль размышлял о том, что после воцарения его величества Элграса в Собре изменилось слишком многое. Здесь стало меньше легкого изящества, зато прибавилось серьезной деловитости. Короля не интересовали балы, регента не прельщала охота, членов королевского совета не воодушевляли парады. Даже Реми Алларэ, которого Кертор поначалу счел последним оплотом благородного образа жизни, взвалил на себя обязанности не только главы королевской тайной службы, но и временно замещал отсутствовавшего в связи со святым походом маршала Агро, а потому сделался отвратительно серьезен и невыносимо озабочен благом государства.