Р.Н.:
А кто из нас не был? От твистов и шейков я пришел к Бобу Дилану и психоделии. А потом – к арт-року типа King Crimson. А потом возникли Led Zeppelin! Все выходило с каждым разом на новый уровень и обогащало нас все больше и больше. Неимоверное количество звезд, которые исполняли не просто попсню. А создавали целые миры, стили и философию. Это очень здорово – идти от Pink Floyd к появлению панка. В тот период – середины 70-х – панк-рок вселил много надежды. Потому что многими из нас стали овладевать тревога из-за засилья диско, которое нам ужасно не нравилось. И когда возник панк, мы расслабились. Рок не умер! А ведь было ощущение, что он вот-вот погибнет. Конечно, номер один были Clash. Sex Pistols мне нравились сырой энергией и продолжением линии Игги Попа, и как реинкарнация Stooges. Но «Клэш» в музыкальном смысле мне были интересны, и эти политические обертоны тоже. Затем пошла новая волна. The Cure, B52, Talking Heads. Новые романтики Roxy Music и Брайан Ферри. Ты взрослеешь вместе с рок-н-роллом, все при тебе рождается и при тебе разветвляется, и ты любишь все это дерево, так как видел, когда оно только начинало расти.Д.М.: А сам ты не пытался стать частью рок-культуры? Поигрывал на гитаре?
Р.Н.:
Пытался, пытался.– Слушай, Кит. Я хочу трахнуть кого-нибудь. Ты знаешь кого-нибудь, кого можно было бы трахнуть?
На что тот отвечал:
– Я тоже хочу этого, Гарри, и у меня для этого есть чувиха.
И он привел эту девчонку домой к Гарри. Оказалось, что она хорошо играет на гитаре. И у нее был приятный голос. У Гарри не было приятного голоса, но у него был магнитофон «НОТА». И поэтому они втроем создали рок-группу. И назвали себя Бездельники и сукины дети».
На фотографии в оформлении я – Гарри, Кит – Кайрат, а это – та самая девочка, вот она здесь. Которая сначала с ним гуляла, а потом, когда я с ней познакомился, со мной стала гулять. Она живет сейчас в Москве.
Д.М.: И о чем же пели «Бездельники»?
Р.Н.:
У меня была большая коллекция пластинок, и на многих печатались песни на английском. Мы брали эти стихи и использовали в самых безумных комбинациях на свою музыку. Прочту тебе названия: «Сукин сын бездельник», «Джингл Джангл», «Зеленый волк», «Давай проснемся утром», «Любимый и потерянный», «Мэджикал мистери тур», «Ревнивец», «Трудно», «Трудно быть стариком», «Я устал», «Я тебя люблю», «Какая-то песня», «Деньги», «Затмение». «Имэджин» даже есть, – берем стихи «Имэджин» и кладем на свою музыку. В те годы мы не верили, что на русском языке можно петь рок. И меня в этом разубедили только первые записи «Аквариума».Д.М.: А как к тебе попал «Аквариум»?
Р.Н.:
Так же, как и все остальное. Я коллекционировал винил, ходил на толкучку. Там и появлялись кассеты. Но когда там продавали «Машину времени» и «Самоцветы», мне было пофигу. Я был глубокий сноб и скептик. Я считал, повторю, что по-русски невозможно делать рок. А потом ко мне попали первые альбомы «Аквариума» – «Треугольник» и «Акустика» – Гребенщиков доказал мне, что это возможно, и я стал слушать и внимательно относиться ко всему, что приходило из Питера.Д.М.: Бездельник – это призвание?
Р.Н.:
Это образ жизни.Д.М.: А почему ты потом решил стать архитектором?
Р.Н.:
Архитектором я оказался, потому что у меня на лестничной клетке был сосед архитектор. Мне было интересно, чем он занимается. И когда пришла пора выбирать институт, а у меня вся семья – медики, – стали толкать в медицинский. А меня туда совсем не тянуло. Я понимал, что там нужно серьезно учиться, а потом людей лечить. А я совсем другой человек. Ну, ты представь меня, что я пойду и буду резать кого-то. Архитектура – это рисование, которое я любил, и полет фантазии.Д.М.: У тебя пинк-флойдовский подход! Они же все тоже архитекторы.
Р.Н.:
Да! Поэтому у меня особых сомнений и не было. Я решил для себя, что иду в архитектурный, и жестко заявил об этом родителям. Они одобрили, и я поступил.