Реанимация

Музыка почти стихла. Только скрипка никуда не делась вместе с флейтой. И женский голос иногда нараспев пел его имя. Голос был странный. Роме показалось, что именно так поют эльфы.

Главное, «радио» выключилось. Никаких больше хоров не звучало и оркестр ушел отдыхать. Рома был рад этому. Ему перестало нравится все, что отличается от обычной реальности. Он даже на кровати больше не хотел кататься. Правда, пару раз все-таки не удержался.

Рома все утро ждал, что за ним приедут и поднимут наверх. Но никто за ним не приходил.

– А когда за мной приедут? – спросил он Татьяну Владимировну, когда она забежала в палату по своим делам.

– Завтра, – с улыбкой сказала врачиха.

– Почему завтра? – расстроился Рома, хотя ответ его не удивил.

– Выпишем тебя, а ты начнешь на людей кидаться. С тобой должен еще психиатр поговорить.

Тем временем в палате появился новый больной. Это был настоящий бомж с ножевым ранением. Его положили в дальний от Ромы угол. Бомж кричал, ругался и постоянно какал под себя. Санитарки перестилали кровать каждые 2 часа. Из этих двух часов простыни были чистыми минут 15-20, не больше. «Зачем его только сюда привезли? Это же цивилизованное место», – подумал Рома сначала, но быстро понял, что он сам в сущности не очень-то отличается от этого бомжа.

Вокруг Горца снова началось шоу. Его все-таки решили заморозить. Два пожилых врача долго стояли рядом с кроватью больного и с юношеским энтузиазмом обсуждали технические нюансы. Потом Алексей с грохотом прикатил в палату огромный аппарат. Так как он не влезал между кроватями, Рому подвинули ближе к двери. Судя по разговорам этим аппаратом пользовались первый раз. Аппарат включили, и он затарахтел, как стиральная машина при сушке. Горца стали замораживать. Начали с пяток. Врачи были возбуждены и, похоже, получали удовольствие от процесса.

Медицинская необходимость в заморозке Горца, может и была, но казалось, что врачам просто не на ком было протестировать чудо-машину. Горца заморозили по пояс и аппарат был выключен. То ли потому что дальше морозить было нельзя, то ли потому что надоело. Аппарат увезли. Только сейчас Рома смог посмотреть на больного. Заморозка не была абстрактной. Горец действительно был покрыт по пояс слоем льда.

В палату вошла невысокая симпатичная женщина лет 40. Она подошла к Роме и села на край кровати.

– Вы меня помните? – спросила она.

Рома ее не помнил, но на всякий случай взял паузу.

– Не помню, но тут много людей ходит, а у меня плохая память на лица.

– А вчера вы мне сказали, что у вас глаза забиты пенопластом и вы ничего не видите.

– Да? – удивился Рома. – Вы – психиатр?

Женщина кивнула и улыбнулась.

– Как вы себя чувствуете?

– Хорошо. Только…

– Что?

– Лежать устал. А так все хорошо.

Психиатр стала задавать вопросы. Рома сказал фамилию, имя, отчество, адрес прописки. Он все помнил.

– У вас был классический алкогольный делирий, – заключила психиатр.

– Белая горячка?

– Да.

– Я сам догадался. У меня были глюки, галлюцинации, то есть.

«Ро-о-ма», – тут же пропела ему в ухо эльф, но Рома не подал виду.

– Значит сейчас все хорошо? – спросила врач.

– Да. Я в сознании. Всё помню. Все понимаю, – ответил больной. – Может меня сегодня выпишут?

– Нет. Завтра. Отдыхайте пока.

Психиатр встала.

– А что я говорил, когда бредил? Как вы сказали? – остановил ее Рома.

– Вы говорили, что у вас глаза забиты пенопластом и еще, что вам 64 года.

Психиатр улыбнулась и ушла.

«64 года – это много. Блин, этого я совсем не помню. Я хоть в сознании был? Наверное, да, раз беседовал. Что ж я там наговорил-то? Ничего, Ромка, тебя выпишут, и ты больше никогда их не увидишь и что бы ты не говорил останется в прошлом».

Тем временем в палате появилась новая санитарка. Точнее она была с утра, но Рома только сейчас обратил внимание насколько она хороша. А она была просто прекрасна. Прекрасна не внешне и не внутренне. Просто у нее было фантастическое качество, казалось бы, не возможное в этих стенах – она была заботливой. Ее звали Клава. Она никуда не торопилась и никуда не пропадала надолго. Она всех помыла, перестелила, следила за лекарствами. У нее можно было спросить сколько времени, холодно ли на улице. Она даже дала Роме воды в стакане. Рома выпил залпом. Глотать было больно из-за трубки, но вкус воды был удивительным.

К вечеру снова включилось глючное радио. Правда, репертуар сменился. На смену бабкам и казакам пришел хор Турецкого. Насколько он имел отношение к реальному хору, Рома так и не понял. Скорей всего никакого. Если казаки и бабки были очевидным глюком, то хор Турецкого был снаружи и доносился откуда-то сверху, над головой. Словно один из медицинских приборов поймал FM волну.

Что бы как-то себя занять Рома стал вспоминать что с ним произошло и насколько из этого можно сделать книжку. Воспоминаний была гора и Рома боялся, что к тому времени когда он сядет писать, все позабудется. Особенно жаль было тексты песен. В нормальном состоянии непросто будет такое сочинить. Рома попросил у Клавы ручку и листок бумаги, «если это не запрещено».